Практическая магия

Хандра хандрой, но кое-что из прежнего она не за­была, несмотря на все переживания по поводу тети Джиллиан с мистером Фраем.

— А что, мог бы, — соглашается Скотт, направляясь к автофургону с убеждением, что Антония Оуэне, как выяснилось, куда содержательнее, чем можно было предположить.

В этот вечер Антония возвращается домой с работы бегом. Она внезапно полна энергии, заряжена ею до краев. У поворота на свою улицу ее встречает благоуха­ние сирени, и ей смешно, что люди могут так глупо ре­агировать на причуды растения, которому вздумалось цвести не вовремя. Правда, те, что живут по соседству, уже привыкли к невиданным размерам этих цветов. Они больше не замечают, что в иные дни вся улица ча­сами гудит от жужжанья пчел и воздух пронизан сире­невым сладким маревом. Однако есть люди, которые являются сюда вновь и вновь. Есть женщины, которые стоят на тротуаре, и вид цветущей сирени без всякой, казалось бы, причины трогает их до слез, — у других, впрочем, есть все причины не просто плакать, а рыдать в голос, хотя, если их спросишь, они в том никогда не признаются.

По деревьям, раскачивая ветви, гуляет знойный ве­тер, на востоке полыхают зарницы. Вечер спустился жаркий и душный, как в тропиках, но Антония видит, что, несмотря на гнетущую погоду, на сирень пришли поглядеть две женщины: одна — с седой головой, дру­гая — совсем еще молоденькая. Антония, пробегая ми­мо, слышит горестное всхлипывание и торопится вой­ти в дом и запереть за собой дверь.

— Жалкое зрелище, — выносит она свой приговор, когда подходит вместе с Кайли к переднему окошку посмотреть, как убиваются две женщины, стоящие на тротуаре.

Кайли со времени памятного обеда в день ее рожде­ния стала более замкнутой. Она скучает без Гидеона, ей стоит труда выдерживать характер и не звонить ему. Настроение у нее отвратительное, но внешний вид с тех пор, пожалуй, стал еще лучше. Светлый цвет корот­ко стриженных волос уже не режет глаз. Раньше она сутулилась, скрывая, что вымахала такой дылдой; те­перь же выпрямилась в полный рост и ходит с подня­тым подбородком, отчего создается впечатление, будто взгляд ее направлен то ли в небесную синь, то ли к тре­щинам на потолке гостиной. Сейчас она щурит свои серо-зеленые глаза, чтобы лучше видеть сквозь окон­ное стекло. Эти две женщины вызывают у нее особый интерес, так как уже не первую неделю приходят каж­дый вечер постоять на тротуаре. Старшую окружает бе­лый ореол, словно лишь на нее одну падает снег. От ко­жи девушки, которая приходится ей внучкой и только что окончила колледж, отскакивают розоватые искор­ки душевного смятения. Обе они оплакивают здесь од­ного и того же человека — сына пожилой женщины и отца девушки, - который прошел весь путь от мальчи­шеских лет к возмужанию в твердой и неизменной до последней минуты уверенности, что весь мир вращает­ся только вокруг него. Женщины, стоящие на тротуа­ре, избаловали его, что одна, что другая, а потом, когда он по неосторожности погиб, катаясь на моторной лодке по проливу Лонг-Айленд, сочли, что это их вина. Теперь их неодолимо влечет сюда, к кустам сирени, так как эти цветы будят в них воспоминания об одном июньском вечере много лет назад, когда девушка была еще девочкой, нежной и нескладной, а густые черные волосы женщины еще не тронула седина.

В тот вечер на столе стоял кувшин с крюшоном, си­рень в саду у бабушки была вся в цвету, и мужчина, ко­торого обе они, на его погибель, любили с такой силой, подхватил свою дочку и пустился с нею в пляс по тра­ве. В эти минуты, под кустами сирени и ясным небом, он был воплощением всего, чем мог бы стать, не пота­кай они ему денно и нощно, надоумь его хоть раз, что­бы пошел работать, был добрее по отношению к дру­гим, думал не только о себе. Они оплакивают все, чем он не стал, — все то, чем могли бы стать они сами под­ле него, будь он с ними. Глядя на них, угадывая чутьем их боль от потери того, что они обрели на короткий миг, Кайли тоже плачет вместе с ними.

— Ой, я тебя умоляю, — говорит Антония.

После встречи со Скоттом она испытывает невольно некоторое самодовольство. Безответная любовь так на­доедает! Нужно быть дурочкой или одержимой, чтобы стоять вот так и лить слезы под иссиня-черным небом.

— Очнись! — призывает она сестру. — Это совершен­но чужие люди, - может, у них просто крыша поехала! Не обращай внимания. Опусти шторку и кончай быть ребенком.