Практическая магия

Кайли еще не пустилась бежать, а сердце у нее уже колотится вовсю. Ей ясно, какого пошиба эти мужчи­ны — того же самого, что и тот, которого им пришлось изгонять из своего сада. Так же, как он, готовы рассви­репеть без всякой причины, кроме той, что где-то глу­боко в них засела обида, которой они уже и не ощуща­ют, зато ощущают потребность обижать других. Как и сейчас, сию минуту. Торт задевает Кайли за грудь, сор­няки колются, царапают ей ноги. Мужчины, увидев, что она обратилась в бегство, улюлюкают, словно им только веселее будет ее догонять. Если они пьяны в стельку, им не до того, чтобы затевать погоню, — но нет, они напились не допьяна. Кайли бросает торт; он ле­пешкой шлепается на землю, где будет служить пищей мышам-полевкам да муравьям. Но аромат глазури оста­ется: у Кайли в ней вымазаны все руки. Никогда боль­ше она не сможет есть шоколад. Запах его будет вызы­вать у нее сердцебиение. Ее будет воротить от его вкуса.

Те двое бегут за ней, загоняют ее на самый темный конец пустыря — туда, где лужи, где никто не увидит ее с Развилки. Один, грузный, отстает. Посылает ей вслед грязную брань — но разве она обязана слушать? Вот когда пригодились ей ее длинные ноги! Краем глаза Кайли видит огни торгового центра и понимает, что, если и дальше бежать в том же направлении, тот, кото­рый не отказался от преследования, ее догонит. Об этом он и кричит ей — что догонит, схватит и затрахает до полусмерти. Она у него уже не побегает, никогда и ни от кого! Уж он займется тем, что спрятано у нее в шортах, запомнит она его!

Он не переставая выкрикивает мерзости, но внезап­но поток их обрывается, он замолкает, и Кайли ясно, что наступил решающий момент. Мужчина погнался за ней всерьез: он настигнет ее — сейчас или никогда. Кайли дышит прерывисто, неровно, но заставляет себя сделать глубокий вдох и поворачивает в сторону. Пово­рачивает резко, бежит почти прямо на него, он вы­ставляет руки вперед, готовясь ее поймать, но она уво­рачивается, держа на Развилку. У нее длинные ноги, ей не преграда ни пруд, ни даже озеро. Один хороший прыжок — и она взмоет туда, где звезды, где ясно, хо­лодно и безмятежно и где такого, что происходит в эти минуты, не бывает!

Когда он оказывается так близко, что вот-вот ухва­тит Кайли за рубашку, она уже добегает до Развилки.

Невдалеке — рукой подать — какой-то мужчина прогу­ливает по улице золотистого ретривера. На углу сби­лись в кучку шестнадцатилетние ребята из школьной команды по плаванию, возвращаясь после тренировки в городском бассейне. Наверняка услышат, если по­звать на помощь, но в этом уже нет надобности. Муж­чина, который гнался за Кайли, останавливается и от­ступает назад, в заросли сорной травы. Теперь ему ни­почем не угнаться за ней, потому что она-то бежит не останавливаясь. Перебегает через проезжую часть на другую сторону, бежит мимо бара, мимо супермаркета, не в силах остановиться или хотя бы сбавить ход, поку­да не вбегает в кафе-мороженое и колокольчик над входом не звякает, возвещая, что дверь открылась и те­перь снова надежно закрыта.

Все ноги у Кайли в грязи, она дышит тяжело, каж­дый вдох сопровождается удушливым свистом, точь-в-точь как у кролика, который учуял за собой койота или охотничью собаку. Пожилая супружеская пара отрыва­ется от своего пломбира и озадаченно таращит на нее глаза. Четыре разведенные дамы за столиком у окна оценивают взглядом, в каком растерзанном виде по­явилась Кайли, вспоминают, сколько у каждой трудно­стей с собственными детками, и разом решают, что, пожалуй, время ехать домой.

Антонию в данный момент не слишком занимают посетители. Она стоит, удобно облокотясь о прилавок, и с улыбкой поглядывает на Скотта Моррисона, кото­рый объясняет ей, в чем разница между нигилизмом и пессимизмом. Он приходит сюда каждый вечер есть сливочное мороженое с хрустящим печеньем и влюб­ляется все сильнее. Часами они с Антонией просижи­вают на заднем или переднем сиденье машины, принадлежащей матери Скотта, целуясь так, что губы потом распухают и горят, забираясь друг к другу рука­ми в самые потайные места, изнемогая от истомы до того, что ни о чем ином оба думать не в состоянии. Не раз за эту неделю и Скотту и Антонии случалось пере­ходить через дорогу, не глядя по сторонам, и испуганно шарахаться обратно на тротуар, когда им яростно сиг­налят водители. Они обитают в своем, особом мире, таком далеком от реальности и совершенном, что им нет дела до уличного движения или даже того обстоя­тельства, что кроме них существуют и другие люди.

Вот и сейчас до Антонии не сразу доходит, что это ее сестра стоит и стряхивает кусочки грязи и травинки на крытый линолеумом пол, за чистоту которого, кстати, положено отвечать Антонии.

— Кайли? — говорит она на всякий случай, для пол­ной уверенности.

Скотт озирается и понимает, что странные звуки позади, которые он принимал за стрекот кондиционе­ра, на самом деле чье-то сбивчивое дыхание. Царапи­ны у Кайли на ногах начали кровоточить. По рукам и по рубашке размазана шоколадная глазурь.

— Господи Иисусе, — говорит Скотт.