Практическая метафизика

Это, конечно, не значит — чем севернее, тем свободней; часто слабые этнические группы просто вытеснялись в бесплодные области более сильными. Но если демография займется всеми случаями добровольного переселения народов, всех исходов, она может дать материал для любопытных обобщений.

Правило напрашивается такое: не обязательно на север, но вообще на необжитую, невозделанную землю уходит всегда наиболее энергичная, волевая и творческая часть народа, создающая на новом месте еще более могучую цивилизацию, чем та, из которой она явилась. Арии из Индии, евреи из Египта, карфагеняне из Тира, американцы из Англии — во всех этих процессах слишком много общего. Возможны и другие варианты, как например, в России, где исход происходил не в определенное место, а по всей периферии — казачество. (Вариант, по сути, трагический, ибо таким образом наиболее энергичная и свободолюбивая часть народа переставала влиять на внутренний рост свободы в самой стране, не могла ничего создать на новом месте, ибо была слишком распылена, а тратила свою энергию лишь на оборону границ все той же России и на ее колониальную экспансию.)

Таким образом утвердившаяся и проверенная на фактах теория исхода не может ли стать путеводной нитью для исторических открытий? Ведь сам факт длительного существования какого-то народа доказывает, что творческие силы, заложенные в нем были огромны; не приобретет ли в связи с этим особую важность вопрос, откуда явился данный народ или племена, его образовавшие?

Футурологическая.

Трудно говорить что-либо определенное о будущем тому, кто утверждает свободу человеческой воли. Но, с другой стороны, именно признавая потребность осуществления свободы неизменным человеческим свойством, можно получить хоть один надежный ориентир во тьме грядущего.

Правда, использование этого ориентира потребует отказаться от механического интерполирования статистических кривых, которым футурология в основном занималась до сих пор. Зато, признав свободу, она сможет сбросить маску мрачной фатальности и с полным правом разрабатывать целый ряд обнадеживающих прогнозов, а именно: не дает ли нам неуничтожимость томления человеческого духа гарантии в том, что ни один, даже самый совершенный деспотизм не сможет установиться навечно? Не явится ли выбор ведения и впредь могучим средством, откладывающим очередной конец света на неопределенное время? Не окажется ли ему по силам пресечь даже самую несокрушимую тенденцию нашего времени — рост вооружений и угрозу мировой войны? Ведь Мы нуждаются вовсе не во взаимной вражде и войнах как таковых, а лишь в поглощении избыточной энергии осуществления свободы; не может ли эта энергия быть поглощена другими, не военными путями — овладением космоса, дна океана, экономическим и спортивным соперничеством, или, в соответствии с предчувствием русских религиозных мыслителей XX века, — построением Нового Града?

Философские идеи проникают в жизнь причудливыми и, как правило, очень долгими путями. Но что-то говорит мне за то, что эта книга найдет отклик в умах и сердцах уже нынешнего поколения. Слишком близко она касается страстей и политики, чтобы оставить кого-то равнодушным.

Я предвижу, что у практической метафизики будет много противников, — им мне нечего больше сказать. Будет и много искренних сторонников — к ним я хочу обратиться с самым настоятельным увещеванием.

Исторический опыт показывает, что чем шире распространяется какая-то идея в умах, тем большему извращению она подвергается. Идеи теоретической и практической метафизики извратить особенно легко; ибо разум человеческий настолько еще не приучен к дисциплине мышления, преподанной Кантом, с такой готовностью переходит границы, установленные им, что вряд ли какой-то человек сможет без насилия над собой отказать себе в удовольствии толковать о вещи в себе, о воле, с уверенностью и апломбом, будто она так же доступна нашему сознанию, как любое явление. Поэтому, желая заранее уменьшить это неизбежное зло, я хочу закончить книгу следующими ограничениями к использованию изложенных в ней идей:

1. Теоретический постулат о врожденном неравенстве воль не может иметь никакого практического применения. Ни одного человека нельзя объявить высшим или низшим по признаку свободы, ибо свобода каждого — бесконечна, судим же мы о ней лишь по проявлениям, которые всегда конечны, и поэтому не могут служить основанием для сравнения.

2. Понятие о выборе между ведением и неведением также не может быть использовано для оценки человека. Знать мы можем только о собственном выборе; о том, каких терзаний стоит то или иное незабывание, понимание, провиденье нашему ближнему, остается только догадываться.