Практические советы Порфирия Иванова

С диагнозом "хроническое душевное расстройство в форме шизофрении" Учителя выписали из больницы и "выдали на руки" брату Илье и зятю Михаилу. В феврале 1936 года ВТЭК при Ростовской железнодорожной больнице дала ему первую группу инвалидности без права на работу.

"…Моя болезнь — это моя Идея. Она со своими силами выступает на горизонт".

Постепенно Порфирий Корнеевич привык к своему новому положению. Как больному, ему была положена пенсия, на которую он худо-бедно мог содержать семью. На работу его не брали. И он решил проводить эксперименты на себе — попытаться жить так, как человек еще никогда не пробовал. И еще его одолело желание передать все понятое и открытое людям, но для этого требовались бесконечное терпение и сильная воля, поскольку он по-прежнему оставался в одиночестве, никем не понятый. Родные обижались на него за то, что он "ставил их перед людьми в неудобное положение". Жене Ульяне очень хотелось, чтобы муж бросил свою "науку" и жил "как все". Очень хотелось детям, особенно старшему Андрею, чтобы их не дразнили и не попрекали отцом. Медики признавали Иванова сумасшедшим, ученые не признавали всерьез. Одна Мать-Природа понимала и поддерживала его, только к ней он обращался, только у нее искал сил. Вновь и вновь Порфирий Корнеевич вслушивался и вглядывался в нее, прислушивался к себе и вновь убеждался в своей правоте.

"Первый человек, рожденный в природе, не имел никакой смерти. Отчего ему умирать, если его силы были такие, чтобы пить и жить. Он был независим, самим по себе в природе, нигде и никак, был Богом. Ему не нужна была одежда, не требовалась пища и дом — жил в природе естественно… Нас природа за наше нехорошее бьет, снимает с пути. У нее всегда есть живые качества… За уход человека от природы она ему принесла болезнь, а затем смерть… Повернуть историю невозможно, а вот изменить человека в его энергичном состоянии можно будет".

Порфирий Корнеевич мечтал, изменив каждого отдельного человека, исправить все общество, чтобы построить на земле рай, установить на ней справедливость, чтобы люди не только жили вечно, но и умерших смогли поднять из праха, чтобы на веки веков воцарился мир, чтобы не стало преступников и тюрем, чтобы люди возлюбили себя и друг друга. И остро чувствовали свое предназначение, избранность, ответственность перед людьми и природой.

"Если бы моя закалка не нужна была в жизни, то зачем меня природа такого родила бы? Я произошел на белый свет, как все люди и как все люди возрастал. Меня, как такового, в этом деле физически природа держала и она меня избрала. Если бы я был природе непригоден, она бы меня погубила, а то она меня за любовь к ней любит и хранит.

Природа прислала своего естественного человека, чтобы люди признали его и сочли своим. Он для этого родился, чтобы сам с себя показывать".

Узнав о готовившемся 25 ноября 1936 года VIII Чрезвычайном съезде Советов, где должны были принять Конституцию, Иванов отправил съезду письмо, в котором писал: "Я предлагаю лично свое здоровье… чтобы мы поделались в Природе хозяевами, чтобы она так не мешала нашему телу, нашему делу. Это будет нужно не больному, страдающему, а надо будет здоровому человеку, который строит и добывает в великом дисциплинированном деле".

Не дождавшись ответа, он сам отправился в Москву. Там уже лежал снег, мела метель. На регистрацию делегатов Учитель не попал, из Дома Советов его отправили прямиком на Лубянку в ОГПУ, показали самому наркому Ежову. Потом им занялись психиатры, а вечером того же дня Порфирий Корнеевич оказался в психиатрической больнице, где провел 67 дней. В конце концов, главный врач больницы внял просьбам Учителя и отправил его домой в Красный Сулин одетым по-зимнему в сопровождении двух дюжих санитаров.

В 1937 году, в самый разгар репрессий, Учитель оказался в Моздоке, приехал туда по приглашению женщины, которую и излечил от малярии.

Местная милиция, увидев разутого, в легком пальто, длинноволосого и бородатого человека, заподозрила в нем "диверсанта" и отправила в КПЗ. Там томилась тьма задержанных: и уголовные, и политические. Иванов пытался беседовать с ними, но его и слушать никто не хотел, все боялись одного — как бы не подвели под "расстрельную" статью. Учитель запасся терпением, все, что ему оставалось — ждать, когда с ним разберутся и выпустят. А его терзали допросами, проверяли и изучали, выводя во двор голым на семнадцатиградусный мороз.

"Сами начальники из колодца воду таскали и лили на голову. Волос замерзал, тело паром парило — где силы брались?

Продержали в КПЗ три месяца как один день, и узнали, кто я есть. Начальник вызвал, извинился передо мной, сказал: "Бывает, и мы ошибаемся". Дали мне волю".