Практические занятия по русской литературе XIX века

Мотивы гражданской лирики Некрасова широко вплетаются в роман Достоевского: и в описании бедных кварталов Петербурга, Сенной площади, жестоких уличных сценах. Безобразно все, даже когда люди пытаются веселиться. Во всех картинах Петербурга слышен голос Некрасова: «Всюду встретишь жестокую сцену, — полицейский, не в меру сердит…». С некрасовскими мотивами связан и сон–галлюцинация Раскольникова об избиении участковым хозяйки, когда герою кажется, что его бьют. С некрасовской лирикой перекликаются и мысли о несчастных детях Катерины Ивановны, детях на улице (сцена пения на улице детей Катерины Ивановны перед ее смертью).

В беспокойстве Раскольникова за сестру Сони Полечку слышны некрасовские ноты:

Нет! вам красного детства не знать,
Не прожить вам покойно и честно.
Жребий ваш… но к чему повторять
То, что даже ребенку известно?

В судьбе Сони, пожертвовавшей собой ради спасения голодных детей, приходит мотив некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной…».

Если два сна Раскольникова внутренне связаны с некрасовской поэзией, то другие — с именами Лермонтова, Пушкина и Вольтера.

Перед тем как пойти на убийство, Раскольникову «все грезилось, и все странные такие были грезы: всего чаще представлялось ему, что он где‑то в Африке, в Египте, в каком‑то оазисе. Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьет воду, прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит. И прохладно так, и чудесная–чудесная такая голубая вода, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку… Вдруг он ясно услышал, что бьют часы» (57). Это описание в сочетании с последней фразой построено по принципу музыкальной композиции, часто применяемой в симфонических произведениях Чайковского. Ясная, нежная мелодия, почти растворяющая наш слух, располагающая к беззаботности и счастью, и вдруг — резкое, дисгармоническое вторжение трагического аккорда — мечты, надежды, покой — все разлетелось, все улетучилось, как дым. Этот отрывок Достоевского действует на читателя не только Как греза, как видение, но и как музыкальное, слуховое ощущение. Сюжетно Этот сон Раскольникова, нам думается, восходит к аллегории Лермонтова «Три пальмы». У Достоевского сохранены и обстановка и все детали стихотворения Лермонтова. Лермонтовские пальмы оказались жертвами людей, которым хотели служить. И Раскольников — жертва идеи, которой посвятил себя. Пальмы погибли именно в тот момент, когда решили принести пользу людям. Раскольников также губит себя, когда хочет активно вмешаться в жизнь всеобщую. Пальмы ропщут, что «странник усталый из чуждой земли, пылающей грудью ко влаге студеной еще не склонился под кущей зеленой». Раскольников пьет из прохладного ручья, видя чистое дно с «золотыми блестками» (так объединяются в его воображении «знойные лучи» и «летучие пески»). Отдых и тень приготовлены для него. Это его великий жари великую жажду гордые пальмы чувствуют тебя призванными утолить. Однако Раскольников, уже решившийся на преступление, совершает по отношению к самому себе то, что люди по отношению к пальмам, — он подсекает самого себя, то высокое, романтическое, что было в его натуре. Сон Раскольникова неожиданно обрывается: «Вдруг он ясно услышал, что бьют часы». И мы как будто слышим стук топоров по упругим корням пальм. Раскольников опять в роли жертвы и палача одновременно. В то же время прозрачная чистота ручья, из которого Раскольников пьет в минуту, отделяющую его от убийства, еще раз как бы подчеркивает светлое начало в натуре Раскольникова и трагедию совершенного им преступления. Этот сон Раскольникова поддерживается еще одним лермонтовским мотивом в романе «Преступление и наказание». Он протягивает ниточку между Раскольниковым и Катериной Ивановной Мармеладовой. Катерина Ивановна, как и Раскольников, восстает не только против людей, но против бога, отказываясь перед смертью от покаяния, говоря: «Бог и без того должен простить… Сам знает, как я страдала!.. А не простит, так и не надо!..» (385). Умирая, Катерина Ивановна вспоминает стихотворение Лермонтова «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…») и говорит, что она «до обожания любила этот романс» (336). Опять возникает образ человека, «сгорающего» от жара в груди [178].