Читаем Практическое прошлое полностью

Поэтому в отношении исторического знания я занимаю конструктивистскую позицию по причинам как теоретическим (в общих чертах указанным выше), так и практическим, иначе говоря, в той степени, в которой это позволяет мне получить сведения – на прагматических основаниях – о сложных взаимоотношениях между тем, что называется исторической реальностью (прошлым), историческим письмом и тем, что принято называть «вымыслом», но что сейчас я хотел бы назвать (вслед за Мари-Лор Райан) «литературным письмом»62.

Литературное письмо – это способ использования языка, отличный от утилитарного или коммуникативного письма (послания) в силу преобладания в нем поэтической функции речи. Идея литературного письма (в отличие от «литературы») позволяет мне уточнить различие между историей (или историческим письмом) и вымыслом (или образным письмом) и преодолеть убеждение, что они противоположны друг другу как взаимоисключающие альтернативы. Только в том случае, если вымысел отождествляется с письмом о воображаемых существах, а литература отождествляется с вымыслом, отношение между историей и литературой должно рассматриваться как простая оппозиция реального мира (прошлого и настоящего) и фантазий, снов, мечтаний и другой фантазматической деятельности (иллюзий, галлюцинаций, фобий и так далее). Понятие литературного письма позволяет нам не только использовать идею «поэзии» или, точнее, «поэтического» в техническом и аналитическом смысле, но и относиться к вымыслу как разновидности «литературы», а не рассматривать его как сущность всех литературных произведений. Дело в том, что не все литературное письмо фикционально, равно как и не все фикциональное письмо является литературой. Биография и автобиография, травелоги и антропологическое письмо могут быть «литературными», но не фикциональными, в то время как некоторые виды художественного письма, такие как научная фантастика, «чиклит», латиноамериканские сериалы, реклама и так далее будут фикциональными, но необязательно литературными. Иными словами, фикциональное письмо иногда бывает литературным в том смысле, что в нем преобладает поэтическая функция, в то время как в других случаях фикциональное письмо – шаблонное, высокопарное или просто формализованное – является чем угодно, но только не литературой, поскольку в нем почти или полностью отсутствует поэтическая функция.

В некоторых своих прошлых эссе я часто говорил об историописании как о смеси фактов и вымысла, а в ряде других случаев даже утверждал, что историописание – особенно в форме нарратива – правильнее всего относить к разряду литературы и, следовательно, вымысла. Это создало некоторую путаницу, поскольку мне не удалось четко показать, что я использую понятие «вымысел» в том значении, которое вкладывал в него Иеремия Бентам, то есть говорю о своего рода изобретении или конструкции, основанной на гипотезе, а не о манере письма или размышления, сосредоточенной исключительно на воображаемых или фантастических сущностях. В действительности, однако, взаимоотношения между историей и литературой – это взаимоотношения между двумя видами (жанрами, модусами) письменного дискурса: историографией, исторической прозой или письмом об «истории» и художественным литературным письмом в целом. «В целом», потому что историография является жанром письма, относящимся к категории или классу художественных прозаических дискурсов.

Разумеется, не все историческое письмо является или стремится быть «художественным» в том смысле, в каком это характерно для стихотворения, мемуаров или романа. Более того, с начала XIX века большая часть исторических сочинений стала претендовать на «объективность», отказавшись от любых узнаваемых риторических приемов или украшений поэтического языка. При этом по-прежнему предполагалось, что эти сочинения «рассказывают истории» о «произошедшем в прошлом» и что хорошо выстроенный нарратив – лучший способ донести историческую истину. Итак, позвольте мне пояснить, что для меня прошлое состоит из событий и сущностей, которые когда-то существовали, но больше не существуют; что историки правильно верят в то, что к этому прошлому можно получить доступ и понять его, изучая его следы, существующие в настоящем; и что, наконец, историческое прошлое состоит из референтов тех аспектов прошлого, которые изучаются и затем репрезентируются (или демонстрируются) в жанровых сочинениях, условно называемых «историями» и признаваемых таковыми профессиональными учеными, имеющими право решать, что является «по-настоящему» историческим, а что нет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
100 великих казней
100 великих казней

В широком смысле казнь является высшей мерой наказания. Казни могли быть как относительно легкими, когда жертва умирала мгновенно, так и мучительными, рассчитанными на долгие страдания. Во все века казни были самым надежным средством подавления и террора. Правда, известны примеры, когда пришедшие к власти милосердные правители на протяжении долгих лет не казнили преступников.Часто казни превращались в своего рода зрелища, собиравшие толпы зрителей. На этих кровавых спектаклях важна была буквально каждая деталь: происхождение преступника, его былые заслуги, тяжесть вины и т.д.О самых знаменитых казнях в истории человечества рассказывает очередная книга серии.

Елена Н Авадяева , Елена Николаевна Авадяева , Леонид Иванович Зданович , Леонид И Зданович

История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 знаменитых чудес света
100 знаменитых чудес света

Еще во времена античности появилось описание семи древних сооружений: египетских пирамид; «висячих садов» Семирамиды; храма Артемиды в Эфесе; статуи Зевса Олимпийского; Мавзолея в Галикарнасе; Колосса на острове Родос и маяка на острове Форос, — которые и были названы чудесами света. Время шло, менялись взгляды и вкусы людей, и уже другие сооружения причислялись к чудесам света: «падающая башня» в Пизе, Кельнский собор и многие другие. Даже в ХIХ, ХХ и ХХI веке список продолжал расширяться: теперь чудесами света называют Суэцкий и Панамский каналы, Эйфелеву башню, здание Сиднейской оперы и туннель под Ла-Маншем. О 100 самых знаменитых чудесах света мы и расскажем читателю.

Анна Эдуардовна Ермановская

Документальная литература / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное