Практикант[СИ]

— Может расскажешь, что случилось? — решается, наконец, спросить отец. Молчание он прерывает примерно минуту спустя, за которую я успеваю вернуться в комнату и разлечься на диване.

— Кризис в отношениях, папа, — бросаю я в невидимый потолок.

— Ты, конечно, прости, если можешь, — поспешно отзывается голос из тьмы, — а если не можешь, не прощай. Это и так трудно объяснить, а уж собственному сыну, — заканчивает он вздохом.

— Просто, — продолжает он, — пора бы уже привыкнуть. Пятый год, как никак. Разведены мы с мамой официально. Она тебе разве не говорила? Ну, что развод оформлен официально, по обоюдному согласию, она и соответствующий документ прислала нотариально заве…

— Я вообще–то про кризис межгосударственных отношений, — перебиваю я разоткровенничавшегося вдруг невидимку и могу поклясться, что чувствую, — не слышу и уж конечно не вижу, — а именно чувствую, как отец шевельнулся. Что ж, еще одно свидетельство того, что в обычных ситуациях человек использует непростительно мало возможностей собственного головного мозга.

— Не понимаю, — в голоса отца слышится обида, — что у тебя стряслось?

Ох, стряслось, папа, да еще как, думаю я и вспоминаю нашу с ним встречу в парке. Выметенные дорожки, оживающие каштаны и окурок, отлетающий от его ноги. И, ко всему прочему, точно такое же настроение. Хуже некуда.

— Понимаете, этот кризис, — слышу я голос — не из темной утробы прихожей, а откуда–то из закоулков собственного мозга, и голос этот принадлежит Казаряну.

Дальше — больше. В моем воображении, за неимением скрытого сумраком окружающего изображения, я вижу самого Казаряна, точно такого, каким я увидел его тогда — почти два месяца назад, когда мне показалось, что седых волос, по сравнению с нашей первой встречей, у него еще прибавилось. А может, тогда мне это просто показалось, а все дело — в нетерпеливости его голоса, которым он старается поскорее завершить нашу явно тяготившую его встречу. Встречу, назначенную им самим же на день, который должен был стать моим первым рабочим днем в «Automat Oops».

Поймав себя на том, что начинаю считать седые нити в его гриве, словно в первый раз мне удалось завершить полный подсчет, и теперь настала пора убедиться, что стремительное поседение Казаряна — не иллюзия, я не могу объяснить себе, зачем уволился с «Капсулайна». Разве что оправдаться идиотским стадным инстинктом.

— Все проекты заморожены, — сообщает мне седовласый владелец дизайн–студии голосом диктора, сообщающего о начале войны. — Третий день как ни одна банка молдавских консервов не пересекает российской границы. Сами понимаете, все из–за этой глупости, — доверительно делится он своей оценкой внезапного охлаждения отношений между Молдавией и Россией.

Я понимающе киваю, будто вычерчиваю головой в воздухе обереженный круг, позволяющий мне остаться в стороне от этого безумия, не пострадать от грянувшей на Молдавию беды — закрытия основного рынка сбыта ее продукции, из которой лично меня в данный момент больше всего касается консервная.

— Я вынужден, — продолжает Казарян сквозь зубы, — отправить половину своего коллектива в неоплачиваемый отпуск. Давайте отложим, Демьян, ваше вливание в наш коллектив. Месяца на три, пока не разрулится ситуация.

— И что дальше? — слышу я, и лицо Казаряна растворяется стремительно тающими островками, совсем как в жир в рекламе сверхмощного средства для мытья посуды. Оставшаяся реальность не балует меня разнообразием: полная темнота вместо потолка перед глазами и рука отца на плече. Он, оказывается, помнит квартиру с закрытыми, что можно считать установленным фактом, глазами, в противном случае мое невеселое погружение в воспоминания почти двухмесячной давности завершилось бы несколько раньше. Причем внезапно — от грохота опрокидываемого папой кресла или, почище того, тумбочки с телевизором.

Отцовское прикосновение меня совершенно не трогает, — не в прямом, конечно, смысле. Его пальцы мягко, как диверсант в лагерь противника, высаживаются на мое плечо, вот только мысль о внезапной родительской нежности — последнее, что может прийти мне в голову. Она и не приходит, а думаю я о том, что папаша страсть как хочет побыстрее слинять — на третий этаж к своей крашено–рыжей пышке, которая если и не успела закатить ему истерику в связи со сборами к сегодняшней вылазкой, то лишь потому, что отец соврал, отвечая на вопрос об авторе неожиданного звонка в их уже как–никак пятый год как совместную дверь. А может, папа просто брезгует, касаясь меня поверхностно, чтобы не заразиться вирусом невезения, от которого, как он, кажется, полагает, обзавелся иммунитетом одновременно с новой супругой?

— Я объявление видел, — говорит он, и рука испаряется с моего плеча, так осторожно, что мне еще некоторое время кажется, что она все еще там. — У нас в вестибюле министерства, если помнишь, киоски сельхозпроизводителей.

Я киваю, чего отец, разумеется, не замечает, но ему вполне хватает молчания в качестве подтверждения своих слов.