Практикант[СИ]

— Пятнадцать минут и ужин будет готов, — говорит она, глядя мне прямо в глаза, для чего ей не пришлось опускать подбородок: я сам встал с дивана, с едва слышным «спасибо» принимая стакан с соком.

— Я вас позову, — говорит она, прежде чем вернуться на кухню, не оставляя мне выбора — следовать ли за ней или остаться в гостиной. Ее слова недвусмысленно свидетельствуют о том, что накрывать стол она предпочитает в одиночестве — пока я буду тянуть сок и задумчиво пялиться в огромный телеэкран на стене.

Впрочем, как и в случае с душем, со временем она не обманула: за столом мы сидим ровно через пятнадцать минут. Колбасная нарезка, холодные языки, цветная капуста в кляре, гигантские оливки в хрустальной вазочке, отбивные с подогретой в микроволновке печеной картошкой, опята в масле — прекрасный, надо сказать, вариант для нежданного гостя. Еще две бутылки красного шампанского, которые она достала из холодильника, так же как бутылку водки и текилы, а вот коньяк оказался на столе после того, как ойкнув и извинившись, хозяйка, как и пообещала, на несколько секунд оставила меня в кухне одного, вернувшись с большой бутылкой чего–то французского, до этого мгновения, по видимому, успешно прятавшейся в домашнем баре в одной из комнат.

— Что будете пить? — приподнимает Албу чуть запотевшую бутылку шампанского. Мне ничего не оставалось, как перехватить у нее инициативу, а вместе с ней и бутылку, которую я аккуратно, припоминая особенности колпачков и корковых пробок, открываю, разливая шампанское в два широких бокала.

— А где же дочь? — спрашиваю я, когда она, улыбаясь, уже звякнула своим бокалом о мой, и все шло к первому молчаливому тосту.

На мгновение задумавшись, хозяйка все же выпивает шампанское — до дна, залпом, и когда по ее примеру поступаю и я, она накладывает мне картошки, а отбивная уже занимает две трети моей тарелки.

— У дочери своя жизнь, — говорит она, наклонив хрустальную вазочку, и оливки прыгают мне в тарелку по–рекламному игриво. — И своя квартира.

Я чувствую, как голова моя начинает терять равновесие, словно позвоночник под ней превращается в тонкий гибкий прут. Так всегда бывает, стоит мне пригубить этой гадости — шампанского: красного или белого, полусладкого или брюта. Хотя брют, если честно, я пробовал пару раз в жизни и не могу сказать, что остался в восторге.

— Сейчас такое поколение, сами знаете, — говорит Албу и кладет капусты в кляре — мне и себе. — Они же трахаются класса с седьмого.

Я, видимо, выпучиваю глаза, потому что вижу как она приподняла бровь, словно сглаживая мою оторопь.

— Она со своим парнем живет в квартире, которую я ей купила, — разрезает она бугристый круглешок капусты. — Уже больше года. А что вы хотите — дочка богатенькой. Вы ведь так о ней думаете?

Отбивная застревает у меня во рту, должно быть, оттого, что я перестаю жевать.

— Да ладно, — усмехается она, — все так думают. Давайте, — встает она, взяв бутылку шампанского, — лучше еще выпьем.

Кивнув, я думаю, что неплохо бы выпить текилы. Когда еще представится случай, а ведь до этого не представлялся. Я и понятие не имею, какого это — пить текилу. Но Албу уже наливает мне шампанского и даже наклоняется ко мне, чтобы убедиться, что в моем бокале достаточно красной жидкости.

Я поднимаю голову, чтобы подтвердить — да, достаточно, но утыкаюсь лицом в ее лицо.

Вернее, своими губами в ее губы.

21

— У тебя носок порвался, — говорит Ира и тянет руку к тумбочке у изголовья кровати. К бокалу «Мартини», уже четвертому, который, как и три предыдущих, она собирается влить в себя. Похоже, она переусердствовала, что вполне объяснимо, если вспомнить, что до «Мартини» были два бокала шампанского.

Ну ладно, полтора. Допить до конца второй бокал рубинового головокружительного нам не удалось: отставив бокал, она обхватила мою голову и повторно утопила свои губы в моих, после чего моя голова окончательно потеряла равновесие и стала соображать минут, должно быть, тридцать–сорок спустя, когда я обнаружил себя, покрытого остывающим потом, на мятой простыне, на кровати со слониками, рядом с хозяйкой, такой же горячей и остывающей, такой же обнаженной и возбужденно–уставшей.

Ее идентификация в моей голове пережила что–то вроде возгонки: из Албу, минуя Ирину Сергеевну и даже Ирину, она сразу и навсегда стала для меня Ирой. Красноречивое доказательство первенства биологических процессов человеческого организма над мыслительными. Хотя, разве мышление — не биологический процесс?