Прасковья Ангелина

— Мы с тобой, Харитоныч, перед народом в долгу: плохо супостата бьем. Надобно нам крепче бить. Шестерых наших ироды повесили. А за что? За какие грехи? За Ленина стояли. За советскую, родную власть. Наташеньку-то Радченко под Мариуполем поймали и замучили кровопийцы… А за что? На Гитлера работать не хотела. С оружием в руках землю свою защищала. Не осрамила нашу старость Наташенька. Не убоялась умереть за правое дело. А мы что? Чем мы помогаем бить иродов? Сила, говоришь, не та? Не верю. Сила в нас, крестьянах, невиданная.

Много дней так вот сидел дед Лексей на завалинке, выглядывал все, что делается вокруг. А делалось вокруг известно что… Прохожу я, значит, как-то вечерком мимо домика Лексея, смотрю, на завалинке нет знакомой фигуры. Потом сказывали, что видели Лексея рано утром. Выпросил он у Ксюши Васильевой какой-то ватничек, прихватил краюху хлеба, у соседа Бурляева отсыпал соли в табакерку и… скрылся, пропал. Мы уж его искали, искали, но все без толку. Весь берег реки обшарили — нигде нет.

Паша нетерпеливо спросила, что же стало с дедом.

Григорий Харитонович поднял голову, молча посмотрел на нее.

— Не торопись, в момент все скажу, небесница.

Она засмеялась.

— Почему же небесница? Я обыкновенная… земная.

— Нет, нет, небесница, так и есть небесница, чтоб мне провалиться на этом месте, — повторил он пересохшим голосом. — Ты же ведь над нашей деревней летала и письма свои напечатанные крупными печатными буквами сбрасывала. Радость-то какая была у всех! Вся деревня гомонила: «Наша Паша письма с небес сбрасывает, поклоны передает, просит не волноваться, пишет: фашизму скоро конец придет… Работаю, мол, для фронта, как прогоним немца, всей тракторной бригадой возвратимся в колхоз…» Люди на радостях плакали, обнимались, друг другу говорили: «Ангелинцы живы, значит и советская власть жива…»

— Так ведь я, Григорий Харитонович, над деревней не летала. Не так дело было.

И Паша рассказала подробности этой загадочной истории. Как в аул Теректа приезжал корреспондент газеты «Правда», как с ним Паша передала письмо старобешевцам. И вышло все как в сказке. Редакция «Правды» набрала письмо крупным шрифтом. Потом листовки были вручены летчику, и он, пролетев над деревней, сбросил их односельчанам.

— Знали, знали мы, Пашенька, что не ты это летала, — согласился Григорий Харитонович, — но многие из нас советский самолет видели и Ганса Циммера и полицаев крепко пугнули, секретно сказали им, что вот, мол, господа, Прасковья Никитична сама свои письма сбрасывает, потому что заместо трактора самолетом ныне управляет. Вот смеху-то было…

— Тот храбрый Ганс Циммер до того перелякався, — подтвердил Григорий Романович, — что приказал окружить свою резиденцию пулеметами и зенитными орудиями.

— Прочли, значит, твое печатное письмо и Лексею. Он еще тогда в деревне проживал. Дюже обрадовался дед. «Так я и знал, что не оставит нас в беде Паша. Ведь недаром она слуга народа, депутат верховной власти…» Попросил он ребят доставить ему твои письма, а для какой цели — никому не сказывал. Боялся тайну свою разглашать, потому что шпигуны так по пятам и шныряли. Листовок собрали ему порядочно. «Надо, — говорил он мне, — всему народу передать, чтобы знали о письме нашей Паши и про все, что там сказано. Советская власть живет, и скоро фашистам крышка». И стал наш Лексей ходить от села к селу, от хутора к хутору, разносить правду о советской власти. И куда бы он ни приходил, всюду на заборах появлялись листовки. Сказывали потом люди, что ходил дед Лексей не торопясь. Постоит, поговорит с людьми, поделится своими думами — и снова в путь…

В зимнюю пору это было, — вздохнув, продолжал Григорий Харитонович, — выследили ироды и схватили нашего Лексея. Долго мучили, пытали, но он молчал. Не просил у душегубов пощады… Связанного по рукам, вывели его в степь. Там молча и принял он свою мученическую смерть. Люди сказывали, палач топором отрубил ему голову. Запретили ироды хоронить Лексея. Но люди нашли его тело и честь честью похоронили. И еще сказывали люди, что в ватничке у него было найдено много твоих писем, Паша, Лексей не поспел раздать их народу…

Невозможно было спокойно слушать этот рассказ. Перед глазами Паши, словно живой, стоял высокий седобородый крестьянин Алексей Сидорович. У разрушенной школы видела она согнутую взрывом металлическую балку. Алексей Сидорович был крепче металла.

Нет, не могли заклятые враги поставить на колени крестьянина, познавшего радость свободного труда.

Не смогли и никогда не смогут.

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ

В просторной, только что восстановленной мастерской стояли два отремонтированных трактора. Трактористки только и ждали команды, чтобы выехать на поля колхоза «Запорожец». Но случилось непредвиденное.

Соседним колхозом «Политотдел» руководил брат Паши Константин Ангелин. Положение у него в колхозе было тяжелое. Гитлеровцы угнали скот и лошадей, уничтожили сельскохозяйственный инвентарь. Двести пятьдесят семей остались без крова, без хлеба.