«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

4) Два слова об «исповеди». И прежде всего забудьте о таком заглавии. В ней нет ничего похожего на исповедь, вообще ничего личного. Боюсь, что я ввел Вас в заблуждение тем, что говорил и недоговаривал. Исповедь - это только фигуральное выражение, вызванное тем, что я говорил все, что думал, не заботясь о том, как к этому отнесутся и к чему меня за эти ереси «пригвоздят». Речь идет о самых реальных и злободневных вопросах, причинах кризиса демократии, о средствах ее спасти и пр. - т. е. о том, о чем рассуждали и писали люди посильнее меня. Эта глава - подражание Гоголевскому Ляпкину-Тяпкину, который доходит до сотворения мира собственным умом. И я, может быть, и не соглашусь печатать ее, да и Вы сами. Ее мне и не будет так жалко, как 2-ую Думу.

5) Теперь хочу отдохнуть от этих томительных колебаний и недоумений. Хочу ответить на то, что для меня интересно. Вы не разобрали нескольких строк письма от руки, их «истоках». Я уже неясно помню, что я Вам тогда писал, но о чем я писал, помню и Вам это повторю.

Я думаю, что у Вас редкий дар к тому историческому роману, который может быть материалом для понимания эпохи и ее атмосферы. Это своеобразная историческая работа, и я ее так и расцениваю. Словом, это то, что делали Толстой, Пушкин, Загоскин{354} и др. Думаю, что Ваш «Ключ» и его типы - не живые лица, живые «люди», в которых мы узнаем своих знакомых, - помогут многое понимать лучше ученых исследований. А так как кроме этой общей атмосферы интересна и фабула, то это и сделает Вас одним из любимых писателей.

Но тут есть опасность, и я мельком на нее указал.

Во-первых, романисту приходится вводить в рассказ исторических лиц, у которых уже есть какой-то канонический образ. Этот канонический образ может действительности не соответствовать, отражать понимание современников. Задача историка - его поправить и показать, в чем была ошибка. Но когда это делает романист, по своему произволу, не доказом, а показом, он может вводить в заблуждение; так Толстой исказил и Наполеона{355}, и особенно Кутузова{356}. Во мне есть протест «историка» против этой свободы, и я нахожу, что романисту лучше этих людей не трогать; я не хочу сказать, что Вы их исказили; не знаю. Но Вы затронули столь многих - Александра II, Бисмарка, Маркса, Бакунина, Энгельса{357} и т. д., что я инстинктивно боюсь произвола романиста. Конечно, в общем и главном эти лица соответствуют каноническим образам; но важны и детали. Вы можете соблазнить единого от малых сих. В частности, имею в виду Александра II.

Аналогично с этим опасение - в изображении целой среды; имею в виду народовольцев. Здесь трудно знать правду; революция создала легенду о своих. В ней мало исторически верного, как во всякой легенде. Подпольная Россия Степняка - один из образчиков этого. Есть ли у Вас достаточный материал, чтобы изобразить их живыми, как они были. Вы идете по жердочке над пропастью, от Вашего произвола зависит увековечить образы исторических личностей. Я Вас не осуждаю и не знаю, в какой мере Вы близки к правде. И опять-таки именно потому, что Вы не критикуете, не мотивируете, как историческая наука сделала с Годуновым, с Лжедмитрием{359}, Вы можете по своим личным симпатиям и антипатиям не послужить истории, а ее обмануть.

Это чисто методологическое замечание; практически оно сводится к тому, чтобы исторических лиц изображать поменьше и более поверхностно, издалека, какими они казались современникам, a не потомкам. Как у Толстого живые лица не Наполеон, не Кутузов, не Ермолов{360}, которые и без него известны, а коллективные - Ростов, Денисов, Болконский, Каратаев. И ценность «Войны и Мира» в них. Конечно, для большой публики занятно увидеть у Вас и Суворова{361}, и Желябова{362}, но это нездоровое желание.

Простите эти замечания. Менее всего я хотел бы охолостить Ваши романы; но боюсь, что Вы злоупотребите успехом, введя нас в интимный быт исторических лиц.

Пока письмо к Вам переписывалось, я получил письмо от Гордона. Пишет, во-первых, что он многим показывал I-ую Думу, все ее одобряют, и это вызвало в нем желание издать вторую Думу. Здесь сейчас не зовут людей вместе, не уверившись, что они не в ссоре. Как Вы с Гордоном. А то возьмите у него I-ую Думу или узнайте, где можно ее достать. Я ему об этом пишу. Его адрес 65, East 96 Street, NY.