Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Параллельно с этими непоследовательными мерами по включению евреев в сословную систему российское правительство время от времени пыталось ограничить или вовсе уничтожить институты еврейской автономии. Так, желая свести на нет политическую автономию евреев, Александр I в 1804 году строго ограничил полномочия руководителей кагала сбором налогов, а юрисдикцию назначаемого кагалом раввинского суда — религиозными вопросами[84]. Впрочем, на практике кагал сохранял власть, поскольку правительство вынуждено было доверять ему сбор налогов. При Николае I государство наращивало административное проникновение во все религиозные общины. Меры по сокращению юридической автономии евреев вполне укладывались в общий план царя усилить централизацию империи и свести к минимуму культурные различия между ее обитателями. Одни меры были направлены на согласование религиозных законов с гражданскими, другие — на устранение обычаев, подчеркивавших обособленность той или иной религиозной общины. Лучшим примером последнего служат указы Николая I, регулирующие ношение еврейского платья — с явным намерением устранить бросающиеся в глаза отличия евреев от других народов[85].

Бюрократическая кампания против кагала, продолжавшаяся вплоть до полной отмены этого института на всей территории Российской империи при Николае I в 1844 году (за чем последовала кампания против якобы существовавшего «тайного кагала»), была частью общих мер по централизации государства, но на практике власти попросту заменили прежние институты еврейской общины другими, более подконтрольными[86]. Так, закон 1844 года, упразднивший кагалы по всей Российской империи, не уничтожил автономию и даже — вопреки намерениям автора этого закона графа Киселева — не смог сократить доходы общины от налога на кошерное мясо («коробочный сбор», или «коробка»). Иными словами, империя так и не сумела решить проблему, с которой она столкнулась, как только приобрела многочисленное еврейское население. Чтобы распустить еврейские общины (пусть даже юридически такое решение представлялось возможным), пришлось бы в том числе интегрировать евреев в общую структуру сословий и профессий, чего нееврейское население вовсе не желало. И хотя евреи официально утратили право на самоуправление, государство оставило нетронутыми инструменты автономии, поскольку продолжало требовать коллективной уплаты налогов[87]. Иными словами, еврейская община оставалась в значительной части автономной, хотя ее институты больше не санкционировались государством. Более того, запретив кагалы, правительство лишилось возможности оказывать прямое влияние на общину и в то же время способствовало созданию или укреплению альтернативных организаций, которые еще упорнее сопротивлялись интеграции[88].

Уничтожив кагал и передав его судебные полномочия городским судам, российское правительство одновременно преобразовало еврейскую общину в новое, юридически оформленное лицо, «еврейское общество» (как ни странно, этим же термином российское правительство ранее обозначало кагал), от которого требовалось коллективно выплачивать налоги, поставлять рекрутов в армию и принимать важнейшие для общины решения, в частности выбирать «казенных» раввинов. Более того, сохранялся суд по еврейскому закону, то есть еврейская община в основных параметрах продолжала существовать. Сенат даже постановил, что эта новая община должна быть признана «юридическим лицом»[89]. Обязанность кагалов отвечать за поставку рекрутов в армию (с 1827 года) и коррупция, нередко сопутствовавшая исполнению этой обязанности, нанесли серьезный ущерб моральному авторитету руководства еврейских общин[90]. Даже после ликвидации кагалов часть евреев и во второй половине XIX века продолжала воспринимать законного преемника кагала, «еврейское общество», как орудие тирании.

Один из первых евреев, получивших юридическое образование в России, Илья Григорьевич Оршанский (1846–1875), утверждал, что, хотя евреи несли такие же личные гражданские обязанности, как и неевреи, их принуждали исполнять эти обязанности в качестве национальной группы при посредстве признаваемых государством руководителей[91]. А потому, утверждал Оршанский, еврейское общество приобрело некоторое сходство с крестьянским «миром», только в отличие от крестьянской общины еврейская вызывала недоверие у государства. Оршанский полагал, что юридическая невозможность для еврея оставаться евреем вне формальной общины сделалась препятствием для интеграции, и верил, что еврейской общине придет конец, когда Российская империя превратится в светское государство[92]. Тем не менее, как напоминает Ольга Литвак, «радикальный еврейский индивидуализм» Оршанского представляет собой исключение внутри еврейской мысли в России того времени[93].