Права животных и порнография

Джерри поднял взгляд и склонил голову на сторону. Тут он услышал шум, доносящийся с дороги внизу. Вскоре показался мужчина в синих трусах и синей бейсбольной кепке. Он бежал быстрой трусцой. Джерри поглядел на Хэнка — что тот будет делать, — но Хэнк смотрел на мужчину безучастно. Когда мужчина пробежал, Джерри сказал:

— А можно мне подержать винтовку? Хэнк посмотрел на Джерри скептически.

— Думаешь, ты уже готов?

— Ты говорил, что в этот раз, может быть, разрешишь мне стрельнуть.

— Вот именно.

Я сказал «может быть». После некоторой паузы Хэнк передал винтовку Джерри.

— Ну, ладно, — сказал Хэнк. — Но ты уж лучше будь наготове. И лучше не медли ни секунды.

— Ништяк.

Они подождали еще с четверть часа. Джерри перекладывал винтовку из руки в руку, прицеливался то в камень, то в какую-нибудь ветку. У него было такое чувство, что ничего уже не произойдет, и в нем нарастало горькое разочарование. Тут он заметил, что Хэнк замер в полной неподвижности и устремил взгляд вниз, на изгиб дороги. Через миг в поле зрения появилась она. Только что она бежала довольно быстро, но вот пошла потише, чуть не шагом, а потом и совсем остановилась, словно почуяв опасность. Она еще была не слишком-то к ним близко, но Джерри казалось, что он видит, как у нее раздуваются ноздри.

— Давай, — прошипел Хэнк.

Джерри не раз принимал участие в том, что делает Хэнк, насмотрелся и теперь применил знания на практике. Он вскинул винтовку к плечу, закрыл один глаз, прицелился в точку, что в нескольких дюймах над головой, и положил палец на спуск. Он не промедлил. Нажал, как учили, и винтовка выстрелила. Она упала.

Секунду Джерри не мог шевельнуться. Хэнк был уже на ногах, бежал со взгорка вниз. Обернувшись, сказал:

— Нож, нож давай.

Джерри кивнул и поднялся. Завернул винтовку в одеяло, вынул из ножен нож и вприпрыжку бросился за Хэнком.

Она лежала поперек обочины, полголовы ей снесло. Один из ее тусклых карих глаз был виден, и, заглянув в него, Джерри почувствовал, как стало горячо в животе. Хэнк встал на колени и быстро резал — от горла через ребра к животу. Вскрыл ребра, просунул руку и вытянул сердце. Потом пошуровал вокруг ножом, чтобы окончательно отделить. Джерри достал у него из кармана пластиковый пакет, и Хэнк опустил туда сердце.

— Ну вот, это ты съешь, — сказал Хэнк. — Теперь, когда ты сумел убить, придется приобщиться.

— Не знаю, — сказал Джерри.

Он понимал, что для Хэнка во всем, что они делают, главное — процесс съедания сердца, но для Джерри это не так. Для него вся радость в подготовке. Ему нравится долгая езда от их городка к тому месту, где они задумали кого-нибудь убить. Ему нравится, как Хэнк рассказывает о других охотах и других событиях своей жизни. Ему нравится, что они всегда завтракают, едва рассветет, нравится, как пища пробуждает и придает сил на день. Еще ему нравится идти по лесу и ждать, хотя ожидание всегда кажется таким долгим, что он едва выдерживает. А потом — выстрел, громкий и тяжкий, и — мгновенное чувство освобождения. Все, что после этого, попадает уже в какую-то, что ли, мертвую зону.

— Давай, — сказал Хэнк. — Шевели копытами. Пока еще до грузовика доберемся.

Джерри встал. Хэнк уже вовсю шагал по дороге. Джерри глянул еще раз — на кровь из ее головы, лужей стоящую на плотном грунте, на язык, высунутый между зубов. Поглядел на разрез, который проделал в ней Хэнк, на то, как сквозь него виднеются кишки, и как они вздрагивают внутри. Что он при этом чувствовал, он не понял, но решил, что если Хэнк сочтет важным, чтобы он съел сердце, ну, тогда, что ж — ништяк, он попытается.

В ПРАЙДЕ У ЛЬВОВ

Когда мы познакомились (сто лет назад), я в жизни не подумал бы взять его женщину. Он был куда удачливей всех нас и был у нас первый заводила.

— Слышь, ты, — говорил он. — Ты лучше делай, как я. Бери пример со львов. Львы знают, что все это дело — лотерея. Бросайся, и когда-нибудь что-нибудь схватишь. Тогда наешься.

Такая аналогия мне не нравилась, потому что я и тогда мяса не ел. Потом — он что, не знает, что у львов охотятся самки!

Он был сильный, представительный, с золотой гривой, и в его маленькой однокомнатной квартирке всегда пахло только что сломанной целкой.

Но теперь, вернувшись в этот город, я нашел его постаревшим. Его волосы поредели и стали короче, контур тела расплылся, скулы помягчели, зубы, когда-то жемчужные, потускнели. Он — больше не охотник. У него теперь только одна женщина, вся костлявая, рыжая и патлатая. Ценность ей придает только то, что она принадлежит ему. И вот, сижу в их единственной комнате. А она то эту ногу на ту закинет, то ту на эту, и такие у нее икры — вроде как слишком резко очерченные.

Я разглядываю ее губы, ее шею. Принюхиваюсь, какой у нее запах, но в комнате полно старых окурков, и черт знает как давно не открывали окон.

Обо мне она ничего от него не слышала. Спрашивала, зачем я уехал да зачем вернулся. Говорю, еду, мол, из города, где учился, в город, где нашел работу, а по дороге решил навестить старое логово.