Ему и в голову не пришло, конечно, сосчитать красноармейцев. И он так никогда и не узнал, что босой человек в белых одеждах был сам грозный лев революции, Председатель ЧК Дзержинский. У него сперли одежду и сапоги, когда он мылся в бане, и теперь он шел босиком, в простыне и тюрбане из белоснежного полотенца. «До чего же тут паршиво, — думал Феликс Эдмундович: это был тот редкий момент, когда их с Владимиром Ильичом мысли совпадали почти полностью. — Дурак Ленин с дураком Свердловым все развалили... Впрочем, этакой премерзкой страною невозможно управлять...» Ноги его ужасно мерзли. Вообще ему было так плохо, что он даже не замечал, что какие-то красноармейцы за ним идут. Не будь он потомком Иоанна Грозного — лег бы, наверное, в сугроб и умер.
Двенадцать красноармейцев, в свою очередь, никакого интереса не проявляли к психу в простыне. Они просто шли себе своей дорогою и говорили о своем:
— А Ванька с Катькой — в кабаке... — тоскливо произнес красноармеец Петруха — высокий, кудрявый — и сплюнул сквозь щель в зубах. Его красивая подруга Катя изменила ему с бывшим его товарищем — замухрышкой Ванькой Жуковым, который разжился деньгами при штурме Зимнего дворца.
— Ванюшка сам теперь богат, — сказал другой красноармеец, Андрюха.
Петр ничего на это не ответил. «Катя, моя Катя, толстоморденькая...» — с тоскою и нежностью думал он и представлял, как скажет ей при встрече: «Помнишь, Катя, офицера — не ушел он от ножа... Аль не вспомнила, холера? Гетры серые носила, шоколад Миньон жрала, с юнкерьем гулять ходила...» И вдруг, под светом чудом уцелевшего фонаря у аптеки, в разряженной фифочке, в обнимку с кавалером ехавшей навстречу в экипаже, он узнал ее! Она была, конечно же, с Ванькой...
— Андрюха, помогай! — заорал Петр. — Еще разок! Взводи курок!..
— Утек, подлец! У, жопа, стой!
— А Катька где? — И тут он увидел ее, с простреленной головою лежащую на снегу...
Он остановился, замер. Свет померк в глазах. Безучастно смотрел он, как его товарищи стаскивают с мертвой девушки шубку, полусапожки, серьги, колечки... Несколько колец было хорошеньких, с камушками, а одно — просто какая-то дрянь, которой цена полтинник в базарный день... Но красноармеец Андрюха и его сунул себе в карман — авось пригодится в хозяйстве. А Петр все стоял... «Загубил я, бестолковый, загубил я сгоряча... ах!»
Потом товарищи позвали его, и он покорно, ничего не соображая, пошел за ними. Они уже гоготали и показывали пальцами на полоумного в простыне и белом тюрбане, что влачился впереди. Но он скоро свернул, и они его не тронули. Он, как и его соперник Ленин, никогда не узнал, что был в ту ночь совсем рядом с волшебным кольцом... А стоявший и куривший папиросу под фонарем у аптеки поэт Блок попросту описал всю эту сцену так, как он ее видел, без всякого символизма, хотя и с небольшими поэтическими преувеличениями, но ведь на то он и поэт. Так что зря Зинаида Гиппиус не подала ему руки в трамвае.
— Владимир Ильич, денег нету.
— Что, совсем нету?
— Совсем, — сказал Свердлов и вздохнул тяжко. — Вот и матрос Железняков от голода так ослабел и устал, что распустил Учредительное собрание.
— Как скверно! — огорчился Ленин. Учредительное собрание было его любимым детищем; он мечтал о том, как будет выступать в нем с зажигательными речами. На заседаниях Совнаркома, ВЦИК и других советских органов зажигательные речи не поощрялись, и вообще было очень скучно. — А нельзя ли выписать матросу Железнякову дополнительный паек, и пусть он постоит в карауле еще немножко? — Ленин подозревал, конечно, что слабость матроса вызвана не голодом, а неумеренным потреблением горячительных напитков, но доказать это теперь было вряд ли возможно.
— Да ведь Учредительное собрание уже разбежалось. Другой раз не соберешь.
— Скверно, архискверно, Яков Михайлович! — Ленин больше не звал Свердлова Яшей: как-то неловко было называть Яшей такого высокопоставленного чиновника. — А куда же деваются деньги И ценности, экспроприированные у буржуазии и помещиков?
— Они оседают в подвалах ВЧК. Феликс Эдмундович говорит, что там сохранней будут. Он, конечно, выдает нам кое-что на булавки, то есть на содержание госаппарата. Но у нас очень большие накладные расходы. Например, секретарше Троцкого в прошлом месяце был выплачен двойной оклад.
— За что?!
— У нее была сверхурочная работа, — ответил Свердлов.
— Какая у секретарши Троцкого может быть сверхурочная работа, ежели никакого Троцкого нет?
— Возможно, Троцкого и нет, — после некоторого колебания согласился Свердлов, — но секретарша-то у него определенно есть. Такая сухощавая брюнетка в оранжевой кофточке и с родинкой на щеке. И в ведомости отдела кадров написано, что у нее была в прошлом месяце сверхурочная работа. А ведомость — это факт. Мы не можем спорить с фактами.
— М-да, — сказал Владимир Ильич. Он все чаще произносил это междометие, выражавшее крайнюю степень усталого недоумения. — Так где же нам взять денег? Где их берут другие государства?