Правда фактов, правда ощущений (ЛП)

А какие будут последствия, когда люди смогут заявить, что помнят свое младенчество? Я готов представить, когда вы спрашиваете молодого человека о его самом раннем воспоминании, и он сбит с толку; в конце концов, у него есть видео, датируемое днем его рождения. Неспособность помнить первые несколько лет нашей жизни – что психологи называют детской амнезией – может кануть в Лету. Родители больше не расскажут детям анекдоты, начинающиеся со слов: «Ты этого не помнишь, потому что тогда едва начинал ходить». Если детская амнезия – характерное свойство детства, то подобно уроборросу – змее, поедающей себя– наша молодость будет стерта из нашей памяти.

Часть меня не хочет этого, стремится защитить детей, чтобы они видели начало своей жизни в легкой дымке, спасти их изначальные воспоминания от замены холодным безэмоциональным видео. Но, возможно, дети будут так же тепло относится к своим абсолютным цифровым воспоминаниям, как и я к своим несовершенным органическим.

Люди состоят из историй. Наши воспоминания – не объективный сборник каждой прожитой секунды; они – рассказы, состоящие из избранных моментов. И поэтому даже когда мы проживаем те же события как другие личности, мы никогда не составим идеальных рассказов: критерии отбора моментов отличаются для каждого из нас и отражают наши личности. Каждый из нас замечает какие-то детали, обращающие на себя внимание, и вспоминает то, что важно для него, и рассказы, которые мы пишем, в свою очередь приобретают форму наших личностей.

Но интересно, если все будет помнить всё, сгладятся ли наши различия? Что случится с нашим ощущением своего «я»? Мне кажется, идеальная память не может быть рассказом, так же как неотредактированная запись камеры слежения не может стать художественным фильмом.

#

Когда Джиджинги было двадцать, в село пришел чиновник из администрации, чтобы поговорить с Сэйбом. Он взял с собой молодого тива, который посещал школу при миссии в Кацина-Ала. Администрация пожелала иметь запись всех споров племенных судов, поэтому приставила к каждому вождю одного такого юношу в качестве писца. Но Сэйб сказал офицеру:

– Знаю, у вас нет достаточно писцов для всей земли тивов. Здесь Джиджинги обучился письму; он может быть нашим писцом, а вы можете отправить вашего мальчика в другое село.

Чиновник устроил экзамен Джиджинги, но Мозби учил хорошо, и в конце концов чиновник согласился назначить Джиджинги писцом Сэйба.

Когда чиновник ушел, Джиджинги спросил Сэйба, почему он не захотел взять писцом мальчика из Кацина-Алы.

– Никому из школы при миссии нельзя доверять, – ответил Сэйб.

– Почему? Разве европейцы воспитали из них лжецов?

– Отчасти это их вина, но и наша тоже. Когда годы тому европейцы набирали мальчиков для школ при миссиях, большинство старейшин отдало ребят, от которых хотели избавиться, бездельников и мятежников. Теперь они возвращаются и не чувствуют родства ни с кем. Они орудуют своим умением писать, как большим пистолетом; они требуют от своих вождей найти им жен, иначе начнут писать клевету и заставят европейцев найти других вождей.

Джиджинги знал мальчика, который всегда жаловался и искал способы избежать работы; было бы ужасно, если бы кто-то такой одержал верх над Сэйбом.

– Ты не мог сказать об этом европейцам?

– Многие пытались, – ответил Сэйб, – Маишо из клана Кванде, который предупредил меня о писцах; в Кванде они уже давно. Маишо повезло, что европейцы поверили ему, а не лжи писца, но он знал о других вождях, которым посчастливилось меньше; европейцы часто верят бумаге, а не людям. Не хочу испытывать судьбу. – Он серьезно посмотрел на Джиджинги. – Ты – мой родственник, Джиджинги, и родня каждому в этом селе. Я доверяю тебе писать то, что я говорю.

– Да, Сэйб.

Суд племени проходил каждый месяц с утра до вечера три дня подряд и всегда привлекал зрителей, иногда так много, что Сэйбу приходилось требовать, чтобы все сели, да бы все могли слышать и видеть происходящее на суде. Джиджинги садился рядом с Сэйбом и записывал детали каждого дела в книгу, оставленную чиновником. Хорошая работа; ему платили из денег, собранных с участников спора, и ему давали не только стул, но и маленький стол, которым позволялось пользоваться не только во время суда. Жалобы, с которыми обращались к Сэйбу, отличались – то об украденном велосипеде, то об ответственности соседа за неурожай – но в основном приходилось разбираться с женами. В одном из споров Джиджинги записал следующее:

«Гирги, жена Умема, убежала из дома и вернулась к своим родственникам. Ее родственник, Анонго, пытался убедить ее остаться с мужем, но Гирги отказывается, и Анонго ничего не может поделать. Умем требует вернуть калым¹ в 11 фунтов, который он заплатил. Анонго говорит, что денег у него нет, тем более, что калым был только 6 фунтов.

1 -  плата; выкуп, уплачивавшийся первоначально роду, позднее — родителям или родственникам невесты.