Правда фактов, правда ощущений

Я рассказал, что чувствовал, когда думал, что как отец изменился к лучшему и перестроил наши отношения, завершив моментом привязанности на ее выпуском. Николь не выглядела откровенно саркастичной, но выражение ее лица заставило меня остановиться; очевидно, я поставил себя в неудобное положение.

— Ты все еще ненавидела меня на выпускном? — спросил я. — Я все выдумал о том, что мы поладили к тому времени?

— Нет, мы действительно поладили на выпуском. Но не из-за того, что ты чудесным образом стал хорошим отцом.

— Тогда из-за чего?

Она помолчала, сделала глубокий вдох и затем произнесла:

— Я начала ходить к терапевту, когда пошла в колледж. — Николь снова сделала паузу. — Вероятно, она спасла мне жизнь.

Моей первой мыслью было «Зачем Николь понадобился терапевт?». Я отбросил ее и сказал:

— Не знал, что ты была на терапии.

— Конечно, не знал; ты был последним, кому я сказала бы. Во всяком случае, я была выпускницей, и терапевт убедила меня, что для меня будет лучше перестать злиться на тебя. Вот почему мы с тобой так прекрасно общались на выпускном вечере.

Итак, я действительно сфабриковал рассказ, у которого было мало общего с реальностью. Все сделала Николь, я не сделал ничего.

— Думаю, я даже не знаю тебя.

Она пожала плечами.

— Ты знаешь меня настолько, насколько тебе нужно.

Это тоже было больно, но я был не вправе жаловаться.

— Ты заслуживаешь лучшего, — сказал я.

Николь коротко и грустно засмеялась.

— Знаешь, когда я была моложе, то мечтала, что ты это скажешь. Но сейчас… ну, не то что бы все исправляет, да?

Я понял, что надеялся на то, что она простит меня там и тогда, а после все будет хорошо. Но для улучшения отношений нужно было больше, чем «извини».

Меня осенило.

— Я не могу изменить уже сделанного, но хотя бы могу перестать притворяться, что не делал этого. Я использую «Рэмем» и увижу честную картину себя, как некое резюме.

Николь смотрела на меня, оценивая мою искренность.

— Хорошо, — сказала она. — Но давай уточним: ты не будешь приезжать ко мне каждый раз, когда почувствуешь вину за то, что обращался со мной, как с дерьмом. Я очень постаралась, чтобы оставить эти события в прошлом, и не собираюсь заново проживать их, просто чтобы ты почувствовал себя лучше.

— Конечно, — я видел, что она едва сдерживается. — И я расстроил тебя тем, что снова поднял эту тему. Извини.

— Ничего, пап. Я ценю, что ты пытаешься сделать. Просто… давай некоторое время не повторять этого снова, хорошо?

— Добро. — Я уже начал уходить, но потом остановился. — Только хотел спросить… если возможно, если я что-то могу сделать, чтобы загладить вину…

— Загладить вину? — Она смотрела недоверчиво. — Не знаю. Просто будь внимательнее к другим, сможешь?

Это я и пытаюсь сделать.

* * *

На правительственной базе действительно были бумаги сорокалетней давности, которые европейцы называли «предварительными отчетами», и присутствие Мозби оказалось немаловажным для получения доступа к ним. Бумаги были написаны по-европейски, что Джиджинги прочитать не мог, но содержали схемы происхождения разных кланов, и он довольно легко узнавал имена тивов, а Мозби подтверждал, что толкование верно. Старейшины западных земель были правы, а Сэйб ошибался: Шанги был сыном Джечиры, а не Кванде.

Один из работников правительственной базы согласился распечатать копию важной для Джиджинги страницы, чтобы тот взял ее с собой. Мозби решил остаться в Кацина-Але и проведать своих знакомых, но Джиджинги отправился домой немедленно. На обратном пути он чувствовал себя нетерпеливым ребенком, желающим проехать всю дорогу на грузовике, а не идти домой от автострады. Приехав в деревню, Джиджинги сразу же начал искать Сэйба.

Джиджинги нашел его на тропе, ведущей в соседнее крестьянское хозяйство; какие-то соседи задержали Сэйба, чтобы он помог в разрешении спора, как раздать новорожденных козлят. Наконец, они остались довольны, и Сэйб продолжил путь. Джиджинги шел за ним.

— С возвращением, — сказал Сэйб.

— Сэйб, я был в Кацина-Але.

— А. И зачем ты туда ездил?

Джиджинги показал ему бумагу.

— Она написана давно, когда европейцы впервые пришли сюда. Они общались со старцами клана Шанги, и когда старцы рассказывали историю клана, то утверждали, что Шанги был сыном Джечиры.

Реакция Сэйба была спокойной:

— Кого спрашивали европейцы?

Джиджинги посмотрел в бумагу.

— Батура и Йоркиаха.

— Помню их, — кивнул Сэйб. — Мудрые люди были. Не должны были такого говорить.

Джиджинги тыкнул пальцем в слова на странице:

— Но сказали!

— Может быть, ты неправильно прочитал.

— Правильно! Я умею читать.

Сэйб пожал плечами.

— Зачем ты принес сюда эту бумагу?

— Она говорит важные вещи. Значит, нам будет правильно объединиться с кланом Джечиры.

— Думаешь, клан должен поверить тебе на этом основании?

— Я не прошу клан поверить мне. Я прошу их поверить людям, которые были старцами, когда они сами были молодыми.

— И они так бы и сделали. Но тех людей здесь нет. Есть только бумага.

— Бумага говорит нам, что они сказали бы, если бы были здесь.