Правда и блаженство

Павлу нравился этот открытый, неунывающий, с виду неприметный, худощавый, среднеростый майор. Чумакин никогда не жаловался на судьбу, не кис, имел на все простую, понятную, черно-белую точку зрения. Главное — никогда ее не скрывал… Он не был резонером, но умел доходчиво, ясно выразить то, чего другие, может быть, тоже обдумывали, но выразить — или стеснялись, или побаивались, или не находили нужных, прицельных слов.

На дороге вышла заминка. Саперы идущей впереди колонны наткнулись на фугас или муляж взрывного устройства. «Уазику» Павла Ворончихина и следовавшему за ним полковому БМП пришлось съехать в тупик, переждать. Они вышли с Чумакиным из машины, закурили. Павел опять начал курить. Он бросал табак уже не один раз. Но здесь, в ломаных ритмах и казусах войны, снова «подсел на никотин».

На землю уже пришла весна. Но деревья еще не распустились, поля не просохли, в ложбинах застойно серел туман. Небо все еще держало в себе серую зимнюю хмурь, не просушенную солнцем.

— В такую погоду авиация не поможет, Пал Василич, — сказал Чумакин. — Туман, облачность низкая. Не заторчать бы здесь, на дороге. Не дай Бог пальнут из гранатомета. — В разговорах один на один с Павлом замполиту было позволительно называть его «по-граждански» — знак доверительности старшего по званию.

Павел ответить не успел — он увидел, что к его машине со стороны дороги направился старик. За руку его держал мальчик, черноглазый, смуглявый, в темной вязаной шапке, в синих резиновых сапогах, извоженных грязью. Сопровождавшие на БМП солдаты охраны не хотели подпускать старика с мальчиком к командирской машине, но Павел признал старика, мотнул пригласительно головой. Старик Алихан был из села Сухинского, что недалеко от Грозного, он приходил в штаб артполка с делегацией старейшин.

Старик подошел к Павлу и Чумакину, склонил голову в знак неизбежного приветствия, не мешкая заговорил:

— Мы просили тибя, начальник, чтоб ни бомбил наши село. Но ты его разбомбил. — Он сказал это без агрессии. Укор и осуждение, будто камень за пазухой, прятались за ровным голосом. — Моего сына убили. Это типерь сирота. — Он указал на мальчика. — Я привел его показать тибе.

Павел взглянул на маленького чеченца. Мальчик, будто звереныш, зло прищурился, поджал губки. Павел молчал. Он все прекрасно помнил: одна из групп боевиков уходила из Грозного в горы через село Сухинское, так донесла разведка, оттуда и явились аксакалы. Павел посмотрел на папаху старика Алихана из черного каракуля, на поношенный халат, на седую редкую клочкастую бороду. Ничего не ответил.

— В сорок читвертом году миня выгнал с родной земли Сталин, — продолжал старик. — После смерти Сталина вернул Хрущев. Типерь миня гонишь ты. Ты разрушил мой дом… Но так не бывает. — Он потряс бородой. — Если ты бомбишь мой дом, значит, кто-то будет бомбить твой дом. Если ты убиваешь моего сына, значит, кто-то будет убивать твоего сына. Таков закон Аллаха… — Старик кивнул на внука. — Он подрастет. Мы снова сюда вернемся.

— Разрешите, товарищ полковник, — вмешался Чумакин и, не дожидаясь командирского согласия, заговорил со стариком: — Стоп, Алихан! Ты нам тюльку-то не гони! Для первости расскажи: за что тебя выселил Сталин? А? Ты немчуру поганую на эту землю пустил?.. Ну, пусть не ты! Отцы ваши, деды? Тысячами дезертировали из Красной Армии, воевать с немцем не хотели? — Майор говорил живо, но выдерживал ровный напор, не наглел: — Теперь — про село. Ты, Алихан, и твои аксакалы обещали, что не пустите в село боевиков… Мы дали слово: ни один снаряд не ляжет на село… Чем кончилось? А? Боевиков вы пригрели. Из школы со второго этажа снайперша работала? Десантники там взвод бойцов положили. У них тоже остались сироты… Ты нам детские слезки не демонстрируй. Нагляделись. У беженцев из Наурского района… Их твои сыновья били и насиловали? А?

Старик Алихан не то чтобы стушевался, он, вероятно, понял, что давить на личное горе и приводить исторические примеры не годится: у этих военных — своя правда.

— Русских ни любят. Вся Чечня против вас. Весь Кавказ против вас. Пока целы, уходите отсюда, — сказал старик без угрозы, даже устало.

— Мы тебя поняли, Алихан! — приблизив лицо к лицу старика, въедливо сказал майор Чумакин. — Только не надо нас пугать! Дудаевских головорезов мы все равно кончим. А внуку своему втемяшь… — Майор повернулся к мальчику и заговорил громко, членораздельно, грозя пальцем; маленький темноликий чеченец поднял на него зло-удивленные глаза. — Человек, который незаконно взял в руки оружие, будет убит! Или будет долго сидеть в тюрьме. Понял? А? С детства — на носу заруби!.. А вот это с земляками в дороге почитайте! — Чумакин лихо вытащил из своей офицерской сумки несколько листовок. — Почитайте, почитайте! Чтоб легче шагалось.

Старик недовольно взял листки, пошел с мальчиком прочь.

За все время встречи со стариком Алиханом и его осиротелым внуком Павел не произнес ни слова. Он курил и слушал. Он и позже с Чумакиным заговорил не сразу — несколько минут спустя, в машине, которой дали дорогу на «освобожденный» Грозный.