Сколоченный из необструганных сосновых досок гроб был очень маленьким. По бокам к гробу были привинчены четыре железные ручки. Генри решил кремировать останки жены. Марта не захотела бы иного погребения. От нее останется лишь преходящее тепло и пепел. Стальная плита, закрывавшая жерло печи крематория, медленно поднялась, и оттуда полыхнуло невыносимым жаром. Электрические салазки с гробом покатились в печь. Деревянный гроб тотчас вспыхнул, и раскаленное добела пламя ослепило Генри. Стальная плита опустилась, закрыв печь. Включился компрессор, и компьютеризированная печь приступила к своей полностью автоматизированной работе. В таком сожжении Генри находил известное благочестие и пиетет, так как ни один человек не участвовал в этом процессе.
Погребение Марты состоялось недалеко от того места, где находился семейный склеп Мореани. Как предписано кладбищенским ритуалом, служители установили урну рядом с заранее вырытой ямкой, окантованной досками, приложили поросший ровной травой кусок дерна и принесли черную гранитную плиту, на которой значилось только имя без даты. Никаких объявлений о смерти не появилось в газетах. Генри никого не пригласил на похороны. Он пришел один, чтобы предать прах земле. Это было почти анонимное погребение. Генри никогда не интересовался ни Богом, ни загробной жизнью и поэтому не позвал священника. Никто не произнес надгробной речи. Лишь какая-то женщина с лейкой на несколько мгновений остановилась возле свежей могилы, а потом пошла к могиле своего мужа.
Когда Генри остался один перед могилкой и урной, его вдруг охватила безмерная усталость. Что ему делать с остатком жизни? Писательская карьера окончена. Соня после шторма не появлялась. Видимо, она поняла, что с этим человеком повседневная жизнь невозможна, и их встреча так и осталась мимолетным эпизодом. Генри удалось совершить идеальное преступление; теперь он остался совсем один. Не выйдет больше ни один роман; не будет любящей его женщины: он не будет ждать, когда вернется из школы ребенок, а дома никто не станет его ждать, кроме собаки. Даже полиция рано или поздно потеряет к нему интерес. Генри сознавал, что не останется ничего, кроме занимательной истории его лицедейства, но кому он сможет ее рассказать? Остается только одно – исчезнуть. Могильщики начали закапывать урну. Генри молча следил за их неторопливой работой.
У ворот кладбища его ждал Йенссен с маленьким велосипедом Марты. Полицейский уберег его от утилизации. Места для хранения вещественных доказательств не хватало, и периодически вещи, не имевшие больше юридического значения, просто уничтожались. Генри не спросил, откуда Йенссен узнал о похоронах Марты, в конце концов, это дело полиции – знать о действиях и замыслах подозреваемого. Возможно, Йенссен знал и многое другое, о чем Генри даже не догадывался. Мужчины положили велосипед и купальные принадлежности Марты в багажник «Мазерати».
– Вы нашли новые вопросы для своих ответов? – насмешливо поинтересовался Генри, закрывая багажник машины.
Йенссен провел ладонью по волосам, при этом под рукавом рубашки вздулся могучий бицепс.
– Я не могу вас понять, Хайден. Я пытаюсь, но у меня не получается.
– Что вы хотите понять?
– Вы потеряли жену. Вы смотрели на эти жуткие фотографии и сохраняли полнейшее спокойствие. Вы даже не заплакали.
– Я ничего не вижу, когда плачу.
Йенссен досадливо махнул рукой:
– Вы спасаете жизнь человеку, который вас преследовал, не говорите об этом ни слова, но оплачиваете его больничное лечение. Вы даже не знакомы с этим типом. Зачем вы это делаете?
Генри снял темный пиджак и бросил его в машину. Потом выпрямился и шагнул к Йенссену.
– Вы охотник, Йенссен. Вы охотитесь за людьми. Почему, черт возьми, вы не стреляете?
Йенссен отступил и ссутулил плечи.
– Я не охочусь за людьми, я ищу правду.
–
Генри сел в машину и включил мотор. Йенссен положил свою широкую ладонь на крышу машины и наклонился к окну.
– Где ваша мать?
Поселок находился в дреме упадка, который наступил после закрытия в семидесятых годах завода по производству гофрированного стального листа. Послеполуденное солнце освещало западные фасады уцелевших жилых домов. Многие из них были покинуты, лишь перед некоторыми виднелись живые изгороди и подстриженные газоны. Параллельно улице бежала узкоколейная железная дорога и тянулась граница полей и отвалов, представлявшая собой кучи мусора и щебня. Среди мусора рос щавель, торчали одинокие березки и вился дикий виноград.