Правда истории. Гибель царской семьи

«Заявление» написано не только в остро антибольшевистском духе, но и с пониманием всей сути гражданской войны и разрушительной политики ленинского руководства. Мячин, находясь в Уфе, вероятно, не имея обширной информации, сибирских периодических изданий, ратует за Учредительное собрание, демократизм и не видит, не фиксирует угрозы возможных политических сдвигов вправо, свержения Директории, установления и в стане белых жесткого военного режима. По содержанию близким к этому «Заявлению», по тону еще более резким явилось обращение-листовка Мячина к «Солдатам Красной Армии», опубликованное и в уфимской печати. Сам К. А. Мячин на следствии 1938 г. свое авторство обращения к «Солдатам Красной Армии» отрицал; не исключено, что оно было сфабриковано с использованием текста «Заявления». В последние годы оно перепечатано в двух книгах, изданных на Урале, правда, с отдельными неточностями⁹⁰. Даже поверхностное ознакомление с этими документами, разоблачающими большевиков, зовущими к борьбе с ними, да еще при том, что один из документов агитирует красноармейцев, заставляет усомниться в предполагаемой многими авторами их поддельности, игре с властями белых, санкционировании таких действий во имя чего-либо коммунистическими центрами. И здесь логически возникают вопросы, давалось ли Мячину задание внедриться в белогвардейскую систему для борьбы с нею самою (да еще любой ценой); если это так, то почему он был приговорен советскими органами в 1929 г. к расстрелу с заменой этой меры (по давности события) максимальным, 10-летним сроком заключения, а позднее все же за это был расстрелян; если же переход к белым и попытка служения их делу были добровольными, то чем объяснить его последующую работу на Коминтерн и правительство СССР?

Вопросы эти в той или иной форме ставятся и решаются разными авторами. Ранее (особенно после осуждения его в 1929 г. за предательство) в советской литературе эти вопросы решались однозначно: Мячин перешел к белым осенью 1918 г. сам, сознательно. Тенденции к предательству безосновательно усматривались и в предшествующий период его деятельности. В последние же годы оценки стали радикально меняться. В большинстве случаев авторы склоняются к версии о мнимом переходе Мячина к белым с целью борьбы с ними. Наиболее определенно пишет об этом А. П. Моисеев. Более того, он склоняется к мнению, что Мячин выполнял при этом задание ВЧК. В доказательство автор приводит заявление ему уральского чекиста Е. И. Булыкина о якобы сделанном видным чекистом А. X. Фраучи (Артузовым) высказывании, что Мячин «ушел на сторону Колчака с согласия ЧК «на пользу дела», опорочив «свое имя изменой»⁹¹.

Нам последнее утверждение представляется более чем сомнительным. Дело в том, что сам Мячин решительно во всех случаях, в том числе в двух заявлениях на «самый верх» — генсеку ВКП(б) И. В. Сталину и руководителям карательных органов В. Р. Менжинскому и Н. И. Ежову, а также В. Р. Менжинскому и прокурору СССР И. А. Акулову* перед арестом, во время следствия и из заключения о задании ВЧК не делает ни малейшего упоминания. Если бы он в действительности получил его, то не преминул бы это сделать. Мячин неизменно указывал, что направился в тыл белых по своей инициативе и в Уфе пришел к мысли сдаться белым властям. Так, в письме Сталину и Менжинскому, наиболее развернутом, говорится: «И вот здесь я совершил роковой для себя шаг, обратившись в Учредиловку с письмом о легализации. Большую также роль в этом моем поступке (который я здесь вовсе не хочу оправдывать, а только пытаюсь объяснить) сыграла личная сторона моей жизни — женитьба. Действительность вскоре показала, что расчеты на сохранение учредиловцами завоеваний революции, основанные на доверии к революционным заслугам этих лидеров Учредиловки, были именно продуктом моего упадочного настроения и не больше, и я вскоре же понял, что совершил непоправимый шаг, которым вычеркнул почти всю свою 15-летнюю революционную деятельность». В таком духе объясняются обстоятельства и мотивы перехода к белым и в других упомянутых письмах Мячина. В последнем из них (от 27 июня 1937 г.) сказано: «...Когда меня судили, я был виноват, то в своем заявлении на имя ОГПУ я признал перед партией и правительством справедливым понесенное мною наказание». В полной мере он признавал это на допросах в 1920-х и 1930-х годах. Лишь ранее, после первого осуждения, в 1931 г., из Соловецких лагерей он предпринимает попытку в глазах бывших товарищей оправдать свои действия, но опять же отнюдь не ссылками на чье-то задание. В его письме мы читаем: «... когда уезжал я из Сарапула в тыл противника, я по-прежнему был уверен, как старый боевик, что имею тот карт-бланш, которым всегда пользовался в борьбе с врагами... Я видел, какучредиловцы сворачивали свои организации и готовились к эвакуации...