Правда, которую мы сжигаем

Вынув спичку изо рта, он касается моей нижней губы красным кончиком, прежде чем зажечь пламя между большим и указательным пальцами. Оно горит высоко, вспыхивая прямо передо мной, так близко, что я чувствую его жар.

Его лицо мерцает в темноте, гордо облаченное в оранжевое свечение.

— Не-а, — именно в этот момент я осознаю серьезность этой ситуации, того, что происходит, когда рука Рука твердеет на моем горле, пальцы обвиваются вокруг меня, как виноградные лозы вокруг основания дерева.

И это не извращенный захват, когда вы нажимаете на шею по бокам, чтобы вызвать удовольствие. Нет, это больно, сжимает дыхательное горло. У его руки есть цель, и она не в том, чтобы разжечь меня, а в том, чтобы убить.

Если бы какой-нибудь другой мужчина в мире так прикасался ко мне, я бы уже убила его. Однако его хватка отличается от всего, что я испытывала раньше. Что-то в этом чувстве, как будто он тает любые следы кого-либо до него,

Создает во мне совершенно новое чувство, когда он держит меня так.

Он подносит спичку к моему лицу, глаза адского пламени горят враждебностью.

— Но если ты будешь болтать о вещах, в которых ни хрена не смыслишь, то буду.

У меня пересыхает во рту, когда я пытаюсь вырвать лицо из его хватки, но он сжимает меня крепче. Мой запас воздуха становится все тоньше и тоньше с течением времени.

Он ведь не собирается меня сжигать, не так ли?

— И я могу обещать тебе, принцесса, что со мной невозможно справиться, не обжегшись.

Ухмылка расплывается на его лице, когда он отпускает меня, отступая назад. Без страха он высовывает язык, вонзая в него еще горящую спичку. Шипящий звук прорезает мой туман.

Я травмирована и поражена тем, как он даже не вздрагивает. Как будто для него это ежедневный повод потушить спичку ртом.

Именно тогда я замечаю приближающуюся к нам машину, ту самую, которую он, должно быть, услышал, которая помешала ему продолжить то, что раньше было нападением на пути к убийству.

— Ты знаешь, где меня найти, когда поймешь, как скучно тебе в твоем стеклянном доме, Сэйдж, — говорит он со смехом в голосе, снова садясь на мотоцикл.

— Да пошел ты, придурок, — умудряюсь прохрипеть я, перекрывая рев его заводящегося мотоцикла.

После этого он не бормочет больше ни слова, только его спина ко мне, когда он выезжает на дорогу, умчавшись в темноту, и я должна спросить себя, не галлюцинировала ли я то, что только что произошло.

Поднеся пальцы к горлу, я нажимаю на те места, которых он только что коснулся, все еще ощущая его присутствие на своей коже.

Было ли мне страшно? Может быть.

Но это было больше, чем страх.

Это было похоже на свободу.

Пространство между тем, кем я должна быть и кем я хочу быть, и он толкнул меня в это место. Где-то я не знала, что будет дальше, что-то, что я не могла контролировать, где-то я могу освободиться от груза того, что люди думают обо мне.

Побег разума.

Мое тело покалывает от кончика головы до подошв ног.

Я чувствую его везде.

И точно так же, как огонь, он задерживается далеко после того, как скрылся из виду.

Прошел целый месяц, прежде чем мой путь снова пересекся с Сэйдж Донахью.

Семя любопытства было посажено в ее мозгу, и я знал, что, когда придет время, она сломается и прибежит, чтобы найти волнение, которого ей не хватало в жизни.

Я знаю, что под этой внешностью скрывается девушка, умирающая от желания сбежать. Я видел это по тому, как она относилась к Роуз, по тому, как она позеленела от зависти. Она хочет свободы, которая есть у ее сестры, но по какой-то причине слишком боится гнаться за ней.

Я иду в класс, моя губа пульсирует от нового пореза, полученного еще до того, как я прикоснулся к овсянке, когда я слышу голос, отражающийся от шкафчиков.

Коридоры пусты, ученики уже сидят за партами на занятиях, оставив меня наедине с голосом.

Обычно я бы продолжал идти, ходил на занятия и начинал все сначала. Продолжаю свой день, как будто его никогда и не было.

Но что-то в мягком, но твердом тоне заставляет мое ухо прислушаться к знакомому голосу.

Я иду к нему до конца зала. Моя рука осторожно прижимается к двери актового зала. Эти старые ублюдки скрипят, когда на них дышишь.

Несколько рядов пустых сидений из красной ткани заполняют зал. Все огни, которые обычно освещают сцену, выключены, кроме одного единственного луча.

Он светит с балкона на темную деревянную сцену, не позволяя видеть ничего, кроме того, что падает на свет в любом направлении.

Есть только она.

Она стоит одна, только она и свет, в этой клетчатой школьной юбке, из-за которой ее ноги выглядят так, будто они путешествуют на многие мили.

Я тихонько проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь назад и вытаскиваю из-за уха только что скрученный косяк. Я использую спичку, чтобы зажечь ее, убедившись, что мои движения не беспокоят эту маленькую актрису.

— Гах, я почти забыла, какой ты сильный, Джон Проктор! — уверенно говорит она, ее глаза широко раскрыты и мечтательны, как у влюбленной женщины.