Правда, которую мы сжигаем

Ее обычных модных юбок и блузок в тон нигде не видно. На их месте — рубашка, которую я носил в тот день. Мне нравится раздевать ее от этих эффектных вещей до подходящего комплекта из трусиков и бюстгальтера.

Я провел все это время, замечая в ней мелочи. Изучая ее.

Все еще не понимая, почему ее ногти целый месяц были одного цвета, прежде чем она сменила цвет.

— Итак, фильмы, сценарии — это твое будущее, да? Лос-Анджелес? Голливуд?

Она дышит, глядя на бегущие титры.

— Сценарии предназначены для театра, а это совсем другая любовь для меня. Я обожаю быть на сцене, воплощая эмоции персонажа. Я превращаюсь в хамелеона. В того, кем мне нужно быть в пьесе. Я бы с удовольствием сделала это в колледже, понимаешь? Получу диплом, затем высшее образование и, возможно, перейду к экранной актерской карьере, в конце концов дойду до того, что буду снимать собственные фильмы или, по крайней мере, режиссировать.

В ее голосе звучит грусть, которую я узнаю каждый раз, когда она говорит о том, что ждет ее впереди в будущем. Как будто она никогда этого не сделает, как будто она не способна.

Это место забрало ее и подрезало ей крылья еще до того, как она осознала, что они у нее есть.

— Конечно, я могла бы поехать в Нью-Йорк и влюбиться в Бродвей. Сделать карьеру режиссёра в бетонных джунглях. Но как бы он ни старался, Нью-Йорк — не Голливуд. Нет ни Аллеи славы, ни много лет истории, заложенных в золотые века. Там все актрисы или режиссеры, но на самом деле этим занимаются? Преуспеть в этом? Какая еще у тебя может быть мечта?

Два месяца я провел здесь, наблюдая за ней, изучая ее, слушая ее. Ненавидя себя за каждую секунду, я наслаждаюсь этим. Почему я заслуживаю получать удовольствие от чего бы то ни было? Особенно от кого-то вроде Сэйдж.

Когда я встретил ее, у меня было предвзятое мнение, что она такая же жестокая внутри, как и снаружи. Маленькое забавное испытание, с которым можно поваляться в простынях, девушка, которая ненавидит меня так же сильно, как я себя ненавижу.

Вместо этого я нашел девушку, которая была заживо похоронена в ожиданиях других, и каждый день, который мы проводим вместе, она раскрывает себя все больше и больше.

Она превращается в то, что мне не нужно, заставляет меня чувствовать то, что я не имею права чувствовать.

Какое право я имею видеть ее такой? Счастливая, болтливая и уязвимая. Я не сделал ничего хорошего в своей жизни, чтобы заслужить это.

Я не заработал счастье таким образом, и брать его кажется неправильным. Это неправильно.

Но отказаться от него, сказать «нет»? Это чертовски хуже.

— Какая? На что ты смотришь? — спрашивает она меня, заставляя меня осознать, что я пялился на нее.

— Ничего такого, — я качаю головой. — Просто эгоистично рад, что я единственный человек, который видит тебя таким.

Она выгибает одну бровь, ее веснушки шевелятся, сотни из них, которые я когда-то пытался сосчитать, когда она засыпала у меня на коленях после того, как съела целую пиццу в одиночку. Она из тех людей, которым нравится ананас, что отвратительно, но что-то в солено-сладких сочетаниях — это то, что ей нравится.

— Да? Почему это?

Я наклоняюсь вперед, хватаю ее сзади за шею и слизываю шоколад с ее нижней губы, которого она не заметила, и всасываю его в рот, чтобы убрать. Из ее горла вырывается стон.

— Потому что я стал бы серийным убийцей, пытающимся отбиваться от мужчин, влюбляющихся в тебя.

Эти глаза с голубым пламенем могли согреть всю деревню своим ярким светом, а ее рот слегка приоткрылся на мне.

Это правда — люди должны быть глупы, чтобы не любить эту ее версию, и я чувствую себя дерьмом из-за того, что она дает мне это, и я никогда не смогу так себя чувствовать.

Мне не позволено любить людей.

Но думаю о том, чтобы кто-то еще пытался?

Это заставляет мою кровь шипеть.

Это мое. Ее истины. Ее причуды. Они мои.

Она моя. Не умеет любить или нет.

Ее пальцы впиваются мне в кожу, и я шиплю: «Черт возьми, почему ты всегда такая холодная?»

— Так ты можешь меня согреть. Знаешь, мне холодно, а тебе жарко. Это так работает.

Ее телефон жужжит, прежде чем я успеваю снова поцеловать ее, отводя глаза от экрана. Что-то в ней умирает, когда она читает текст, сразу же говоря мне, что это Истон или ее родители.

— Это просто глупое дерьмо, которое я прочитала в Интернете, ничего важного.

Она вырывается из моей хватки, встает и берет пустую миску, ранее наполненную попкорном, и направляется на кухню.

Моя челюсть сжимается, в груди нарастает напряжение. Я наблюдаю за ней, когда хватаю свою Zippo, щелкаю ею по пальцам и наблюдаю, как сквозь нее танцует пламя.

— Чего он хотел? — спрашиваю я, зная, что это он.

Мой рот наполняется противной горечью. Это заставляет меня хотеть курить, чтобы скрыть раздражение, растущее в моем теле.

— Хотел узнать, где я. Мы должны встретиться за ужином сегодня вечером с моими родителями.

Я смотрю на пустой экран, звук пленочной камеры начинает зудеть внутри моего мозга.

— Ты идешь?

Я снова смотрю на нее, и свет холодильника освещает выражение вины на ее лице. Ей не нужно ничего говорить, чтобы дать мне ответ. Мой живот скручивается от ярости.