Правда, которую мы сжигаем

Я мог бы сделать это сам, поднеся лезвием бритвы к бедрам или запястьям. Но я знал, что Тэтчеру нужно резать меня. Было бы эгоистично с моей стороны держать это в себе. Импульс, который подпитывает мою душу сжигать вещи, тот же самый, что течет внутри него. Вместо того, чтобы нуждаться в огне, ему нужно видеть малиновое.

Ему нужно надеть свою классическую музыкальную чушь в подвале американского психопата, где пахнет больницей и ломтиками. Так зачем мне делать это самой, если я могу отдать это Тэтчу?

У всех нас есть разные мотивы того, почему нам нужны эти вещи, чтобы справиться с нашей жизнью.

Дело не в том, чтобы знать причину или даже понимать ее. Это не о чем-то из этого. Это о том, чтобы быть рядом друг с другом. Быть тем, что друг другу нужно, чтобы выжить. Мы дали негласную клятву, когда были молоды. Что не имеет значения, как далеко или как темно мы должны идти, если кому-то из парней что-то понадобится, мы всегда будем рядом. Мы были бы этим для них, чего бы это ни стоило.

У остального мира было на нас дерьмо. Выкинули нас, как мусор. Забыли нас. Оставили нас разлагаться и гнить.

Все, что у нас есть, — это друг у друга, и этого всегда будет достаточно.

— Хорошо, всего десять, — говорит он, поднимая лезвие с моего тела. Я слышу, как он отталкивает от меня свое кресло на колесиках.

— Еще два.

— Мне придется спуститься ниже. Те, что наверху, еще не зажили после нашего последнего сеанса.

— Тогда спускайся ниже. Просто делай больше.

Я делал это в меньшем масштабе с тех пор, как начал спарринговать с Алистером. Подвергая себя агонии и мучениям, я все еще делаю это. Но в прошлом году было жизненно важно, чтобы у меня было больше.

Я пришел к Тэтчеру в тот день, после Сэйдж, после того, как я по глупости поставил себя в положение, в котором никогда не должен был быть, пытаясь дисциплинировать себя, чтобы я никогда больше не доверял кому-то подобному.

Удары Алистера не дали бы мне того, что мне нужно. Они были только поверхностными, как и у моего отца. Испортили только внешний вид. Я ничего не выпускал, и мне нужно убедиться, что я выпустил все.

Мое тело было в отчаянии. Мне нужно было полностью очистить свой кровоток от Сэйдж Донахью, и он был человеком для этой работы. Я знаю Тэтчера и знаю, на что он способен.

Он может вонзиться в мое тело и извлечь ее. Он опытный хирург, использующий скальпели для удаления вируса, захватившего весь мой организм, и с каждым сеансом он вытаскивает ее все больше и больше.

Но она проклятая опухоль. Каждый раз, когда он отрывает от меня кусочек ее, она вырастает в десять раз больше.

— Мне всегда было любопытно, почему ты появился у моей двери в тот день, Ван Дорен, — внезапно говорит он, проводя еще одну широкую линию с одной стороны моей спины. — И я полагаю, что теперь у меня есть солидная теория. Ты хочешь, чтобы я поделился? Или ты сам мне скажешь?

Я слегка поворачиваю голову, оглядываясь через плечо.

— Я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать, Тэтчер. Не об этом. Это правило — никаких вопросов.

— О, это не вопрос. Это заявление, — музыка меняется на другую мелодию на фортепианную тему, пасмурную и мрачную. — Я просто даю тебе шанс признаться в этом самому себе.

— К чему ты клонишь, мужик?

— Ну, — начинает он, ударяя по особенно чувствительному месту и заставляя меня шипеть от дискомфорта. — Это никогда не имело смысла. Не было ничего, что могло бы сбить тебя с толку. Ты был доволен тем, что был боксерской грушей Алистера и твоего отца. Какой гвоздь в гробу привел тебя ко мне? К этому?

Вкус клубничной водки и предательства.

Я опускаю голову на руки перед собой, глядя на бетонную землю.

Моя последняя надежда на человечество была подожжена парой неоново-голубых глаз и хорошеньким ядовитым ртом.

— Что-то не сходилось. Только в ту ночь.

Мое тело замирает, застывает. Он никак не мог заметить. Он не мог.

Сзади я слышу, как он бросает скальпель в миску, лязгая по металлу. Резка закончена, теперь начинается уборка. Звук рвущейся бумаги отдается эхом, когда он готовится перевязать меня.

— Милая Сэйдж Донахью, — говорит он проницательно, всегда такой самодовольный, особенно когда знает, что в чем-то прав. — Как долго ты собирался удерживать ее от нас?

Я бледнею, и не только от потери крови.

Он проводит мокрой тряпкой по моей спине, заставляя меня втягивать воздух сквозь зубы. Я немного наклоняю позвоночник, позволяя моей голове запрокинуться, пока он вытирает меня спиртом, очищая рану.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — холодно говорю я, слегка качая головой, надеясь, что моя спокойная натура оттолкнет его.

— Не оскорбляй мой интеллект или мои инстинкты, Рук. Я видел, как ты смотрел на нее, когда она появилась на скале. Как бы она продолжала спрашивать нас, не заботясь о своей гордости или нашем противодействии. Но как только ты что-то сказал, она была готова. Я знаю, каково это, когда человек сломлен, а твои простые слова разрушили ее.