Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?

Показателен и пример еще одного левого экстремиста, Мао Цзэдуна, творца «культурной революции», чьи эксцессы не сравнятся с ужасами сталинизма и гитлеризма, вместе взятыми. Вдоволь порассуждав о пользе ядерной войны для мировой революции, поразоблачав СССР в контрреволюционности и отправив на тот свет десятки миллионов китайцев, Мао в начале 70-х годов пошел на стратегический союз с США, который был сорван только после его смерти, разгрома левацкой «банды четырех» и прихода к власти прагматика Дэн Сяопина.

Все это не случайно — р-р-революционная горячка и левачество так же вредны, как и рыночно-демократические эксперименты. Из леваков, скорее всего, выйдет либерал или агент западных спецслужб, ибо троцкистов всех мастей и капиталистов объединяет подчеркнутая ненависть к традиционным ценностям и национальной самобытности.

К сожалению, смерть Сталина помешала вытравить до конца утопизм, космополитизм и экстремизм Марксова учения, которые дали свои ядовитые всходы в 50–80-х годах. Левый экстремизм бывшего троцкиста Хрущева (сопровождавшийся прекращением реабилитации русского патриотизма и очередным витком гонений на церковь) был, по сути своей, новым проявлением «синдрома мировой революции». Стремительное политическое наступление на Запад, чуть не приведшее к мировой войне, сопровождалось заигрыванием с ним же и заимствованием многих его цивилизационных установок. Воспроизводилась «старая добрая» модель поведения Троцкого, парадоксальным образом сочетающего антизападную революционность и западничество. Но в отличие от своих предшественников советские неотроцкисты все-таки победили — хрущевизм, временно остановленный осторожными брежневскими партаппаратчиками, возродился при Горбачеве. Тогда начались разговоры о «ленинском социализме», о том, что «революция продолжается». Произошла реабилитация Троцкого и иже с ним. Окончилось все, правда, торжеством в России самого дикого прозападного капитализма. Но ведь примерно того же и хотел Троцкий.

Сознание Троцкого было сформировано на основе преклонения перед буржуазным Западом, его научно-промышленной мощью. «Троцкий был убежденным западником, — отмечает доктор философских наук Б. Межуев. — Для него пролетарская революция представляла собой окончательную победу города над деревней, рационализма науки над стихийностью чувства (вспомним все, что нам стало известно в последнее время в основном благодаря популярным исследованиям Александра Эткинда об увлечении Троцкого психоанализом как орудием преодоления не контролируемых сознанием человеческих страстей), в конечном счете мирового города над мировой деревней, Запада над Востоком». («В объятиях большевизма».)

Вестернизации сознания Троцкого мощный импульс дали размышления над догмами марксизма. Маркс и Энгельс не считали возможной победу пролетарской революции в странах крестьянских, недостаточно развитых в промышленном отношении. Для нее необходимо наличие мощного промышленного пролетариата, составляющего большинство населения. В России такого пролетариата не было, зато там было мощное социалистическое движение. Поэтому требовалось как-то выйти из положения, согласовать его с требованиями Марксовой ортодоксии. Меньшевики объявили, что пролетариату и марксистам надо идти на союз с либеральной буржуазией и всячески способствовать ей в деле капитализации России. Она-то и доведет дело до пролетарской революции. Большевики считали, что пролетарская революция в стране возможна, но пролетариат должен осуществлять ее в союзе с крестьянством. Троцкий же занимал специфическую позицию, которую Межуев резюмирует следующим образом: «Пролетарская революция в крестьянской стране должна полагаться на поддержку пролетариата „передовых стран“… в которых, в отличие от России, существуют все предпосылки для социализма… Пролетарская революция в отсталых, небуржуазных странах должна перерастать в интернациональную революцию… По Троцкому, периферия революционизирует центр. Но при этом прежние иерархические отношения между ним и периферией сохраняются и даже укрепляются — центр в процессе мировой революции восстанавливает свое доминирующее положение».

Троцкий не верил в то, что Россия способна сама построить социализм или хотя бы серьезно поднять свое хозяйство. «Отстояв себя в политическом и военном смысле как государство, — писал он в 1922 году, — мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил; социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета… Подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы» («Программа мира»).