Правда о допетровской Руси

Еще более интересный пример дает Дмитрий Петрович Пожарский, по кличке Лопата, двоюродный брат национального героя Дмитрия Михайловича. Я знаю две версии происхождения клички. По одной князь Дмитрий Петрович был беден и вынужден был сам ворочать лопатой, копать канавы вокруг своего дома. Другая версия проще и очевиднее — борода у него была лопатой. Какая из версий ближе к истине, не знаю.

Но в историю он вошел, конечно же, не «за бороду», а за то, что вел с собой отряд в 700 тяжеловооруженных кавалеристов, дворян Ярополческой волости Суздальского уезда. Происхождение этой группы довольно любопытно: все они — участники обороны Смоленска и сами смоляне по происхождению. Это те смоляне, которые держали руку Москвы и после взятия Смоленска поляками ушли в Московию. В Московии их никто как-то особенно не ждал, и беглые смоляне скитались какое-то время «меж двор», голодали и нищенствовали.

Московское правительство решило «помочь их убожеству», в конце концов, 700 квалифицированных воинов и для него представляли немалую ценность. И правительство посадило смоленских дворян на землю в качестве помещиков Ярополческой волости.

Люди эти родились и выросли в Смоленске, где традиции Московии смешивались с мощнейшим польским влиянием. Их воинское обучение шло по совершенно европейским обычаям, и ни вооружением, ни подготовкой они решительно не отличались от французских рейтар Людовика XIII: те же панцири, те же мушкеты, те же палаши. Только вот железные каски другой модели: в Европе средневековый шлем постепенно превратился в каску, которая кончалась чуть выше ушей и загибалась сзади и спереди, перед лицом и перед затылком. А у русских рыцарей из Смоленска каска с боков опускалась, закрывая уши, и спереди имела стрелку, закрывавшую нос и рот, а сверху — небольшой шишак. Смотрелась такая каска очень мужественно и сильно напоминала «богатырку», сделанную во время Первой мировой войны по эскизам Васнецова. В историю эта «богатырка» вошла как «буденовка» — но ни сам Буденный, ни его партайгеноссе не имели к разработке этого головного убора ни малейшего отношения: законное русское правительство готовило «богатырки» для своей армии, планировало перейти на них с 1917 года.

Эти 700 человек составили очень важную часть, по мнению Костомарова, даже основу нижегородского войска, в 1612 году пошедшего на захваченную поляками Москву. Напомню, что всего-то с князем Д. М. Пожарским из Нижнего Новгорода вышло, по одним данным, 2–3 тысячи, по другим — 5 тысяч человек. Из Ярославля вышло всего 10 тысяч человек, причем в это число входят и ополченцы из крестьян и посадских людей, отряды касимовских, темниковских и алатырских татар. В такой армии 700 любых воинов — уже заметная часть, а эти-то с их выучкой и вооружением выгодно отличались от большинства помещиков — той самой «вооруженной толпы, лишенной правильного военного обучения». Не говоря уже о превосходстве профессионалов над посадским человеком с топором или крестьянином с рогатиной.

К тому же вооружение у них оказалось очень высокого качества, превосходящего европейский уровень. Во время московского восстания 19 марта 1611 года Дмитрий Михайлович Пожарский получил шестопером от польского гусара по голове — западноевропейский шлем от такого удара по всем правилам должен был расколоться. Его же шлем, нижегородской работы, выдержал, и князь только получил контузию, в результате которой возникла болезнь, называемая длинно и красиво: «реактивная эпилепсия в результате контузии».

Ранение князя имело последствия, и не для него одного, для всего государства Российского. 33-летний князь, профессиональный воин, здоровый и сильный, «аки ведмедь», начал страдать не смертельной, но очень неприятной болезнью — чуть что, чуть напряжение или испуг, и начинаются судороги: молодого сильного мужчину буквально швыряет из стороны в сторону, связная речь прерывается, и кончается тем, что князь, судорожно дергая конечностями, валится навзничь.

Конечно, князь Дмитрий Михайлович Пожарский не стал новоизбранным царем не только поэтому: для его неизбрания было множество причин самого разного плана. Но, судя по многим признакам, в том числе и поэтому Пожарский не стал царем: он сам чувствовал себя неуверенно, несколько раз в решающий момент начинал говорить что-то типа: «Да я же болен…», вызывая, мягко говоря, еще большую неуверенность уже у своих сторонников. Болезни своей он очень стеснялся, и как только «накатывало», тут же старался уходить ото всех, чуть ли не прятался, и с точки зрения государственной такой неуверенный в своих силах человек, которого могло «скрутить» в любой момент, в цари и правда не годился.

Но каска нижегородской работы спасла ему жизнь тем не менее.

Так что получается — переформирование московитской армии на европейский манер началось еще в Смутное время и шло стихийно, как естественный процесс.