Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Так что с искусством кино и театра я уже был, как мне казалось, хорошо знаком, но опера была для меня еще малоизвестной формой сценического искусства. Я знал, что там не говорят, а поют, и не представлял, как я это восприму. Но подействовало на меня это так, как я даже в самых смелых мыслях своих и не предполагал.

Давали оперу «Травиата», где главную партию Виолетты пела местная актриса Валеева, которая просто потрясла меня. Наверное, главным образом потому, что ранее оперные арии я слышал только с граммофонных пластинок на патефонах с их далеко несовершенным звуковоспроизведением. А «не механического» исполнения арий ранее не слышал и, наверное, потому оно показалось мне бесподобным. Конечно, это было просто первое впечатление. За мои дальнейшие посещения Уфы пересмотрел многое.

Мне часто в жизни везло. Повезло и здесь. Вернувшись в полк, я через несколько дней, совершенно неожиданно, был командирован в Уфу, на лесопильный завод на берегу реки Белой, для обеспечения пиломатериалами нужд полка. В этой непредвиденной командировке я пробыл две недели. И чего только не пересмотрел и не переслушал за это время в уфимском театре по вечерам! Похоже, во всей моей последующей жизни такого интенсивного театрального удовольствия я больше не испытывал, разве только во время 5-летней учебы в Ленинградской военно-транспортной академии.

В те военные годы театр Уфы располагал хорошими силами за счет артистов, эвакуированных из Москвы, Киева и других театральных столиц. Пел в нем даже знаменитый бас Максим Дормидонтович Михайлов. Конечно, огромное впечатление получил и от «Русалки» с «Мельником»-Михайловым.

А балет! Оказывается, Рита в Ленинграде посещала хореографический кружок при районном Доме культуры, и для нее балет был любимым зрелищем. Для меня он тоже стал наслаждением. Долго не мог забыть Одетту и Одиллию из «Лебединого озера» да и другую балетную классику.

В общем, за эту нежданную командировку я получил большой культурный заряд.

Мама ее, военфельдшер, имевшая за плечами и годы Гражданской войны в роли сестры милосердия, и участие в финской войне, теперь была зачислена в штат формирующегося военного госпиталя. Рита тоже уже числилась будущей медсестрой, заканчивая РОККовские курсы (РОКК – Российские курсы Красного Креста). А брат ее, 15-летний Стасик, где-то работал, зарабатывая свою хлебную трудовую карточку.

Как истый кавалер, я искал повода угостить чем-нибудь девушку. Но в то время в Уфе без карточек были доступны только конфеты-липучки да густой горячий, сладковатый напиток, называемый «хлебным суфле», абсолютно ничем не напоминающий суфле – пирожное из взбитых сливок с сахаром.

Все когда-нибудь заканчивается. Окончилась и моя «лесозаготовительная» командировка, а вместе с ней и мой «театральный сезон». Уехал я в свое Алкино, встречи стали снова редкими, а вскоре Рита сообщила, что формирование госпиталя заканчивается и через несколько дней их должны отправить на фронт.

Побежал я к своему командиру роты, старшему лейтенанту Нургалиеву, и он разрешил мне съездить в Уфу, но к вечеру обязательно вернуться.

Едва застал их дома. Они были уже в военной форме и собирали свои вещички. Мне удалось помочь им погрузиться в вагон и, не дождавшись отъезда их эшелона, я попрощался со всеми: надо было успеть вернуться в полк. В первый раз увидел Риту и ее маму, Екатерину Николаевну, в гимнастерках. И впервые, не стесняясь, решился при всех поцеловать мою знакомую. Поскольку уже наступал вечер, бросился к поезду, тронувшемуся с соседнего пути в направлении Алкино, на ходу вскочил на подножку платформы, и вскоре мы исчезли друг у друга из вида.

Несколько дней не давала покоя мысль, что вот она, еще совсем юная девушка, уезжает на фронт, а я, взрослый мужик, которому вот-вот стукнет двадцать, все еще в тылу, в запасном полку, хотя многие мои коллеги-офицеры уже убыли на фронт вместе с маршевыми ротами, которые мы здесь готовили. И уже который мой рапорт командир полка, фронтовик, майор Жидович, возвращает с лаконичной резолюцией: «10 суток домашнего ареста за несвоевременную просьбу».

Домашний арест тогда для нас звучал как запрет увольнения в те же Чишмы или в Уфу, да еще удержание (как мы тогда шутили – «в фонд обороны») 50 процентов денежного содержания за каждый день ареста.

В нарушение субординации побежал наутро прямо к командиру полка, но тот ответил еще лаконичнее: «Не спеши. Все там будем!» Однако вскоре, уже, кажется, на мой десятый рапорт, судьба откликнулась: стали формировать офицерскую команду в резервный офицерский полк округа (ОПРОС) для дальнейшей отправки на фронт. А незадолго до этого было удовлетворено мое заявление о приеме кандидатом в члены ВКП(б). Так что на фронт я уже собирался если еще не полноценным коммунистом, то все-таки уже и не юным комсомольцем. Может, это событие тоже повлияло на решение командира полка включить меня в состав такой команды.