Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

На сборы – секунды! Мы вышли на залитый солнцем двор, где стояла какая-то вычурная четырехколесная пролетка на рессорах с впряженной в нее молодой гнедой лошадью. И мы, не теряя времени, получив у начпрода на двое суток хлеба и консервов, тронулись в путь.

Удивительно приятной была эта поездка. Я уже и не помнил, приходилось ли мне так вольготно передвигаться.

По дороге Рита рассказала батальонные новости. Главное – плацдарм удержали. После моего ранения, оказывается, отбили еще несколько контратак, к вечеру саперы навели наплавной мост для пехоты и легкой артиллерии. И к нашей геройской штрафной десятке присоединилось то пополнение, с которым был мой «дублер» Слаутин и несколько командиров взводов, в том числе лейтенант Костюков Алексей Иванович и младший лейтенант Кузнецов Евгений Иванович. Это тот самый Кузнечик, который, несмотря на свою уж очень «девичью» внешность и не очень командирский голос, в боях за Альтдамм проявил себя способным командовать штрафниками. Кроме того, туда же были переправлены и оставленные мной на правом берегу бронебойщики и пулеметчики. Все они смогли расширить захваченный плацдарм. В первом же бою Костюков был ранен. Направлено 16 переменников от лейтенанта до майора. И это было не последнее пополнение в мою роту. А Кузнечику повезло, он счастливо провоевал до того времени, когда рота была выведена из боя.

Рите, когда она одна вернулась из госпиталя, вначале не поверили, что я жив… Кто-то из друзей шепнул ей тогда, что уже заготовлены похоронка и документы о представлении меня посмертно к званию Героя Советского Союза и ждали только ее возвращения, чтобы удостовериться. У меня двоякое чувство возникло от этой вести: и вроде очень приятно, но лучше уж, коль остался жив, то прижизненно, а не посмертно. А если посмертно – то очень достоин этого, хотя и штрафник, летчик, по-моему, капитан Смешной! Пусть бы это был за всю войну в боевой истории нашего 8-го штрафбата единственный, но показательный случай штрафника-Героя. Своей героической смертью, считал я, он это высокое звание заслужил.

Однако радость переполняла меня не от этого сообщения, а оттого, что я жив и что третью похоронку, теперь уже на последнего, младшего сына, моя мама не получит, что вот этим весенним днем под веселый цокот копыт я еду по дороге, местами густо обсаженной цветущими деревьями. Как прошлой весной в Белоруссии. Даже красивее, наверное, потому, что весна эта, по всему видно, победная!

И вообще казалось временами, будто нет уже войны, такая благодать! Навстречу нам то и дело попадались группы освобожденных из плена, концлагерей и фашистского рабства – мужчины и женщины, и даже дети, исхудавшие, изможденные, но со счастливыми улыбками и оттаявшими взглядами. Они приветливо махали нам руками и кричали слова благодарности.

По понтонному мосту мы переправились через широкую, ныне спокойную гладь Одера, но совсем не там, где мы его форсировали. И я, наконец, догадался спросить Риту, куда же мы едем, как и где найдем свой батальон. Она сказала, что часть дороги ей уже знакома, а потом достала карту, которую дал ей Филипп Киселев, наш начштаба. На карте этой жирным красным карандашом был обозначен (или, как у военных принято говорить, «поднят») маршрут до какого-то городка. А там мы должны будем спросить у военного коменданта дорогу, если не застанем своих.

Не буду описывать всей этой длинной дороги, коснусь только нескольких примечательных событий на нашем пути. Выехали мы из госпиталя, кажется, 28 апреля, а батальон догнали к середине дня 1 мая где-то за городом Фрайенвальде, в одном из северных пригородов Берлина.

Почти в каждом доме, да и почти из каждого окна свешивались большие белые флаги-простыни в знак безоговорочной капитуляции. На улицах уже появилась немногочисленная ребятня, усиленно загоняемая взрослыми в дома, как только появлялись наши военные машины, везущие солдат, и другая техника, а тем более – танки.

Иногда попадались и большие колонны монотонно шаркавших ногами, понуро шагавших пленных немцев под конвоем советских солдат. Скорбно глядели на эти толпы местные жители. Я почему-то не заметил ни одного случая, чтобы какая-нибудь сердобольная «фрау» попыталась передать краюху хлеба или картофелину пленному, как это бывало, даже под угрозой конвоиров, когда фашисты гнали по украинским или белорусским селам наших солдат, попавших в плен. Ну что же, у каждой нации свой, как теперь принято говорить, менталитет, своя широта души.

К ночи решили остановиться в небольшом городишке. Выбрали более или менее приличный дом, хозяева которого не скажу, чтобы очень радушно, но, видимо, не впервой нас, советских, пустили ночевать.

В отведенной нам комнате было все необходимое: стол, стулья, две широкие кровати с толстыми пуховыми перинами, на тумбочке стоял таз, рядом в металлическом кувшине была вода для умывания.