Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Изредка появляются на улицах или выглядывают из редких окон домов люди, с первого взгляда тоже однообразные, одинаково потертые, что ли. В большинстве это женщины, глубокие старики и любопытная, как у всех народов, детвора. Кое-где попадаются и уцелевшие, но затаившиеся в подвалах разрушенных зданий или старики «фольксштурмовцы», или пацаны из «гитлерюгенда» с потерянными взглядами, выловленные нашими солдатами-патрулями. А ведь они надеялись отстоять на краю гибели свой «тысячелетний» рейх. Многие из них сложили головы ради бредовых идей их бесноватого фюрера. А эти притаились, чтобы переждать, сменить свою мышиного цвета военную форму и затеряться в массе людей гражданских.

Помню, подъехали мы со стороны реки Шпрее и уперлись в обрушенные фермы моста через нее. Объезд искать не стали, а карабкаясь по этим фермам, нижняя часть которых местами была погружена в воду, перебрались на другой берег, прямо на площадь перед рейхстагом, и подошли к нему. Кое-где из выбитых больших окон этого мрачного здания еще вился дымок и тянуло гарью. И никакой величественности! Над разрушенным скелетом бывшего стеклянного купола реет красный флаг – наш, советский флаг! Но это не просто флаг, это Знамя Победы! Широченная лестница главного входа и многочисленные колонны избиты, испещрены, словно оспинами, следами осколков и пуль.

Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он ушел внутрь с этим офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти. В это время в зале, куда мы вошли, было совсем немного людей, а наш комбат стоял невдалеке с такого же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, даже худым полковником, и тот, живо жестикулируя, о чем-то рассказывал.

Как я потом узнал, этот полковник был командиром того полка, который штурмовал рейхстаг, и теперь назначен его военным комендантом.

Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, когда я, будучи начальником военной кафедры Харьковского автомобильно-дорожного института, проводил военные сборы студентов при одной из воинских частей в украинском городе Черкассы. И там, перед принятием студентами военной присяги, мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского Союза, полковника Зинченко Федора Матвеевича.

Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого полковника, и когда он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг, я сразу узнал в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Еще несколько лет в Черкассах мне доводилось встречаться с этим неординарным и интересным человеком, и каждому из нас было что вспомнить из тех грозных событий.

А тогда, в сорок пятом, когда мы вошли в рейхстаг, его стены, колонны и другие архитектурные детали, частично разрушенные, закопченные, и всего только через два дня после взятия рейхстага, были уже расписаны и краткими, и пространными автографами советских воинов. Эти надписи и росписи были даже на высоте, доступной лишь гигантского роста человеку. А писались они и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими головешками.

Подтащили мы с Петей Загуменниковым (он накануне вернулся в батальон) какие-то обломки бетонные и ящики обгорелые к стене, забрался я на них, а Рита и Петр поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И обугленной палкой вывел: «Александр и Маргарита Пыльцыны. Дальний Восток – Ленинград – Берлин». И росчерк за двоих. (Замечу, что тогда Рита была еще Макарьевской.)

Мы набивали карманы обломками штукатурки, осколками камней и кирпичей на память, как сувенирами и для себя, и для тех, кому не довелось поехать с нами к рейхстагу, и для потомков. Жаль, не сохранил я ни их, ни той ложки, изуродованной пулей, ни даже пули, попавшей мне в пах и долго блуждавшей по моему телу, как-то хитро обошедшей кости таза, и вынутой из моей ягодицы уже после войны, год спустя после ранения под Брестом.

Почему-то не было тогда у меня особого стремления хранить эту вещественную память о войне. Помнилась она по ранам, и не только телесным, но и сердечным, душевным. И, казалось, этой вот памяти вполне достаточно на всю оставшуюся жизнь. И верно, хватило, если я пишу эту книгу более чем через 60 лет после тех огненных дней и ночей, опираясь на сохранившуюся память о тех годах.

Со дня на день мы ждали капитуляции Германии, и я тогда вспоминал, что давно, еще в 1944 году, написал стихотворение, в котором были слова: «и весной, в начале мая, прогремит Салют Победы над землей!». И весна уже в самом разгаре, и начало мая уже обозначено, а Победы все нет и нет…

Наш помначштаба Валерий Семыкин вывел от дежурившей круглосуточно радиостанции наушники к Батурину, его замам, Киселеву, к нам с Ритой и еще кое к кому. Включить их радисты должны, как только появится сообщение о Победе.