Правда о штрафбатах: Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина

Разместили всех в почти "под завязку" заполненном очень длинном сарае на толстом слое расстеленной на земляном полу свежей, ароматной соломы и сена, строго-настрого предупредив, чтобы никто не вздумал курить. Сгорим ведь все! Ощупав свои карманы, я понял, что трубку свою где-то в этом бою потерял.

А жаль, она мне долго и верно служила.

Какой родной, почти забытый мирный запах шел от этой нашей общей постели, так отличавшийся от пропитавшего всех нас запаха пороховой гари, пота и крови…

Не дождавшись прихода врачей или кого-нибудь из медперсонала, чтобы показать свой документ о ранении, в котором было указано на необходимость первоочередной врачебной помощи, я, так и не почувствовав боли, сладко заснул.

Спал, по-видимому, недолго. Разбудила меня медсестра. Увидев ее, я понял, что снова попал в тот же медсанбат, где меня ставили на ноги после моего злополучного подрыва на мине ровно месяц тому назад, 26 июня. Вот такое совпадение и по времени и по месту. Будила меня уже знакомая сестричка Таня (помню, она была из Калинина), с которой во время моего первого пребывания в этом медсанбате мы развлекали раненых исполнением под гитару русских романсов. Помню, больше других нашим слушателям нравился тот, в котором пелось про каких-то чаек над каким-то озером. Все забылось, даже песня! Не забылись только бои, страшные, кровавые!

…Радостно было сознавать, что попал в руки уже знакомых врачей, и сразу же родилась надежда, что с моим нынешним ранением они справятся так же успешно и я скоро смогу вернуться на фронт.

На носилках меня отнесли в предоперационную, размещавшуюся в одном из классов небольшой школы или чего-то похожего на нее. Из другой комнаты доносились стоны, крики. Как оказалось, там была операционная. Из нее, перекрывая стоны раненых и голос врача, гремел отборный русский мат.

Вскоре все стихло и оттуда на носилках вынесли укрытого с головой человека. Таня мне объяснила, что у него было очень тяжелое ранение, но его почему-то не брал наркоз. И то ли от передозировки его, то ли от тяжести ранения он скончался на операционном столе.

Как я узнал потом, это был мой штрафник, летчик из дивизии, которой командовал сын Сталина Василий. В свое время этот Петухов много интересного рассказывал о своем комдиве. И я тогда не мог даже представить, что судьба когда-либо сведет меня с сыном нашего генералиссимуса.

Следующим на операционный стол поволокли меня. Вспоминаю, как какой-то липкий страх овладел мною. Так не хотелось, чтобы и со мной произошло на этом столе то же, что и с моим предшественником. Именно здесь, а не на поле боя. Одно дело, если в похоронке напишут "погиб смертью храбрых в бою", а другое дело — "умер от ран"…

Примерно такое же ощущение страха я испытал в обороне под Жлобином, когда впервые на какой-то лесной поляне, где не было никаких окопов, попал под артиллерийский налет немцев. Тогда мне казалось, что свист каждого подлетающего снаряда — это свист «моего» снаряда, который летит прямо в меня. И уже через несколько минут, казавшихся мне чуть ли не вечностью, единственным моим желанием было: пусть уж скорее прилетит именно «мой» снаряд и все будет кончено. Сознаюсь, что то был страх сильный, почти животный. Но ведь вся «хитрость» на войне — не отсутствие боязни, а умение преодолевать ее, подавлять в себе страх.

Да и научился я различать свист или шорох мимо летящих снарядов, которым вовсе и необязательно было кланяться. Ну, а здесь, в медсанбате, проявился страх какого-то другого свойства и пропал он как-то сам собой.

Теперь наступала уже другая страница моей фронтовой эпопеи, госпитальная. О ней я поведаю в другой главе.

ГЛАВА 5

Второе ранение. Побег из госпиталя. Чужой орден. Обед у ксендза. Новый комбат. Восстание в Варшаве. Выход на Наревский плацдарм

…День светлый, в окна брызжет яркое солнце. Хирург — женщина, из-под маски видны только глаза и четкие линии тонких, с изломом бровей. Видимо, в медсанбате это новый человек, при первом моем пребывании здесь я ее не видел. Еще несколько человек в ослепительно белых (так показалось мне после многодневной пыли и не смывавшейся долго грязи и копоти на лице и руках) халатах раздевают меня, привязывают мои руки и ноги. Понятно, зачем: чтобы не брыкался во время операции. Не сопротивляюсь.

Одна из сестер в маске, видимо уже немолодая, становится у изголовья и набрасывает мне на лицо тоже марлевую маску, а остальные снимают пропитанную кровью и уже подсохшую, уж очень массивную повязку, почти шепотом и беззлобно ругают того, кто ее соорудил. А я с благодарностью вспоминаю ту неумелую девушку-санитарку. Все-таки кровь она остановила!

Сестра начинает понемногу лить эфир на мою маску, а хирург ровным, приятным голосом говорит: "Сейчас даем вам наркоз. Вы уснете и саму операцию не почувствуете. Так что будьте спокойны, расслабьтесь и начинайте считать: раз, два, три…"