Правда о «золотом веке» Екатерины

Кстати, Петр хорошо относился к Якову Штелину и сделал его своим придворным библиотекарем, и Штелин оставался им даже при Екатерине II. Но близкими людьми Пётр и Штелин никогда не были.

Невольно хочется сказать в духе Воланда:

«Да, его хорошо отделали…»

[56, С. 195}.

Разумеется, «племянничек» так и не стал своим при дворе Елизаветы, и что хуже и опаснее — не стал своим в среде русского дворянства. Над Петром Федоровичем посмеивались; Петра Федоровича не только не любили, но и не уважали. Как бы ни были ограничены, малокультурны и дики большинство дворян, Пётр Федорович даже на их фоне был ограничен, малокультурен и дик.

Настолько примитивного типа — и на престол?! Это многим казалось опасным. Пока не было выбора, пока возвести на престол Петра I можно было только Петра III, его еще терпели, но не более.

К тому же Пётр Федорович часто вел себя нелепо и смешно, и не только в собственной спальне, дудя в трубу и «дрессируя собак». Например, он во время церковной службы показывал священнику язык. Был случай, когда впечатлительный батюшка упал в обморок: оборачивается он, чтобы махнуть кадилом в сторону Петра Федоровича, а наследник престола ему язык кажет!

Да и людей наследник престола, потом император легко задевает, обижает, даже жестоко оскорбляет. Об истории с Паниным я уже рассказывал, а вот еще история с Григорием Разумовским…

При построении Зимнего дворца посреди города осталась огромная площадь, заваленная строительным мусором. Предлагались разные способы очистки, требующие разного времени, но не меньше двух недель, и разных средств, но не менее нескольких тысяч рублей. А Разумовский, чуть ли не первый и последний раз за всю жизнь, дал замечательный совет: надо позволить петербургским жителям самим забирать с площади всё, что им надо. Дерево в Петербурге дефицит, только позволь, сразу растащат! Совет оказался очень хорош: за трое суток строительная площадка очистилась, и осталось только засыпать ямы.

Но как прореагировал император Петр III:

— Примем совет. Разумовский лучше нас знает, что нужно простому русскому мужику.

То есть император соизволил ткнуть Разумовского в то, что все–то вокруг бла–ародного происхождения, а он один — втершийся в аристократический круг сын украинского мужика Гришки Розума. Зачем взял вот и ткнул? А просто так; очень может быть, даже не думая, что делает.

И этот случай вовсе не единственный! Канцлера Воронцова император несколько раз покрыл матом за задержку каких–то документов, генералов и полковников на своих любимых разводах ругал всеми скверными русскими и немецкими словами, которые знал, а лексикон у него был богатейший.

И очень часто теми же словами объяснял Пётр Федорович, а потом и император Петр III, что он думает о свинячьем русском языке, туда его мать, идиотском русском народе, побери черти небеса, и обо всей этой поганой стране дураков, чтоб ей провалиться еще сто раз, так её и так через колено, на это её и вот в это.

Презрение к православию, к традициям России, к стране, народу и языку легко простить иноземному наемнику или голштинскому принцу — в конце концов, не обязан он нас любить. Труднее простить эти качества наследнику уже не голштинского, а русского престола. Как же будет править Россией тот, кто её презирает?!

К тому же и на самого терпимого человека обладал Пётр Федорович не вполне императорскими качествами. Не только «дрессировка собак» и «игра на трубе» настораживали и пугали. Был наследничек лжив и трусоват.

Трусоват в полном смысле этого слова — боялся пушечной и даже ружейной пальбы, особенно близкой. То есть все его увлечение армией было увлечением не убийством все–таки, не насилием, а мундирами, музыкой, согласным движением колонн: парадами и церемониальными маршами. Безобидное увлечение: в том смысле, что представить его вторгающимся в соседнюю страну, руководящим сражениями было уже невозможно.

Тем более он никогда не ходил на медвежью охоту и вообще на охоту на крупного, опасного зверя. Стрелял он хорошо и развлечения ради сбивал ласточек, порхавших вокруг дворца.

Был случай, когда Пётр Федорович ни за какие коврижки не соглашался подойти к ручному медведю: притом что зверь сидел на цепи, и многие придворные подходили, давали ему хлеба. Пётр Федорович не смог заставить себя подойти к медведю.

И каково же было недоумение одних, скрытый восторг других, ядовитая насмешка третьих, когда Петр начинал рассказывать о своем участии в сражениях голштинской армии — от начала до конца придуманных. Бедный пацан попросту врал, пытаясь создать биографию, которой хотел бы обладать.

Опять же — очень легко пожалеть мальчика. У педагога такое поведение вызывает не раж уличения, а желание как раз оторвать парня от напыщенного дурака Брюмера, послать любимыми словами Петра Федоровича его дядюшку, даром что шведский король, и дать ему то, в чем он нуждается больше всего, — воспитателя типа Якова Штелина, добрую умную тетку (в полном подчинении у Штелина) и постепенное включение в умную работу, дающую возможность строить себя, свою личность.