Правда о «золотом веке» Екатерины

В стабильной, предсказуемой стране сравнительно понятно, что стоит за передвижениями войск, манифестами правительства или высказываниями каких–то влиятельных лиц. Достаточно наблюдать, как ведут себя высшие чиновники на дипломатическом приеме, получить сообщения агентов или прочитать официальные реляции — и уже можно сделать выводы, чьи интересы тут сплетаются, кто организовал то или иное действие и зачем; каковы будут последствия для той или иной силы внутри страны и для каждой из иностранных держав. Собственно говоря, дипломат и обязан все это понимать, делать выводы и предпринимать поступки, полезные для его страны.

Но после Петра возникла какая–то качественно новая политическая ситуация — и внутри страны России, и в ее международных отношениях. И мало того, что ситуация качественно иная — она еще и совершенно непонятная!

Такова судьба любых обществ, переживших попытку построить утопическое общество: никогда еще попытка построить утопию не увенчалась успехом. Но и не было случая, чтобы после эксцесса восстанавливалось прежнее общество.

Наверное, в таком же томлении смотрели иностранные дипломаты и государственные деятели на чешское государство 1480 или 1500 года: вроде бы нет ничего того, что было до Гуситских войн, но нет и тех же общественных институтов, тех же классов общества, которые были в Чехии до катаклизма (и которые были и остались в остальных странах Центральной Европы). Чешское общество, поведение чешских правителей стали непонятны, непредсказуемы и уже поэтому вызывают неясные опасения. А при попытках прогнозировать их поведение, понимать логику происходящего иностранцы, как правило, садятся в лужу.

Даже для коренных обитателей страны, на глазах которых и с участием которых происходил катаклизм, н^ очень понятны его последствия. Они не больше ино? странцев могут увидеть, какие новые силы выходят на арену истории, как выглядит новый расклад сил и какую политическую линию будет проводить каждая из этих экономических и общественных сил.

В Российской империи 1725— 1740 годов нет ни Боярской думы, ни Земских соборов, ни столкновения интересов помещиков и бояр — поскольку ни помещиков, ни бояр, ни «служилых по прибору» и «служилых по Отечеству» больше нет.

Разумеется, так же точно нет и идеальных «регулярных» коллегий и нет обывателей, которые восторженно и «с охотой исполняют» любые предначертания правительства. В сочинениях Вулфа они есть, в реальной России их как–то не возникло; от попыток сделать из них жителей регулярного государства русские люди отбились.

Но если нет ни мечты Петра I, «регулярного государства», ни допетровской Руси… то что же есть? Это не очень понятно даже образованным, даже хорошо информированным людям ни в Петербурге, ни в Париже. Есть, конечно, такие реалии, как Сенат, Кабинет, коллегии, Верховный совет. Но что от них ожидать? Как они должны действовать в том или ином случае?

И тем не менее в 1740 году уже окончательно сложился качественно новый политический расклад, расклад пока невиданных в России сил. И этот расклад властно заявляет о себе.

Все выше поднимает голову дворянство, новое сословие, созданное Петром и все лучше осознающее самое себя как основная сила общества. И у этого сословия есть своя политическая партия, своя вооруженная сила и своя официальная структура — гвардия.

ПАРТИЯ РУССКОГО ДВОРЯНСТВА

Петр, конечно же, задумал гвардию вовсе не как партию дворянства, а как отряды вернейших янычар, надежнейшей толпой стоящих у трона. Гвардия Петра родилась из потешных полков; само название Преображенского и Семёновского полков прямо происходят от названия сел, каждое из которых должно было кормить «свой» полк. Ему принадлежит фраза, что любому солдату из Преображенского или Семеновского полка он без сомнений доверил бы свою собственную жизнь. Петр лично знал многих гвардейцев, неоднократно пил с ними водку и кофе, вел пространные беседы. Он ходил к гвардейцам в дома, крестил их детей, сидел за столами в гостях, целовал жен и дочек, плясал на свадьбах и шел за гробом, провожая в последний путь старого слугу.

Это, разумеется, никак не могло предотвратить превращение гвардии в авангард всего дворянства, но создало в гвардии своего рода культ личности Петра. Среди всех прочих традиций гвардеец просто обязан был обожать Петра, разделять официальный культ «великого преобразователя». И это тоже становилось фактором политики, тем более что в 1740 году были еще живы многие гвардейцы, хорошо помнившие Петра. Ведь служили гвардейцы бессрочно, и даже те, кому в год смерти Петра было 30—35 лет, в 1740—1741 годах оставались еще в строю.

Включая в гвардию дворян из старинных родов, Петр сознательно окружал себя теми, кто подлежит «перевоспитанию». Как говаривал Гитлер, создавая «трудовые лагеря» для воспитания немецкой молодежи, «вы ещё сами по себе, но ваши дети будут уже мои!».