Правда об Афганской войне

По лицу Огаркова мелькнула тень – о его феноменальной памяти многие были наслышаны, а тут – осечка, да еще в не самый подходящий момент. Пауза могла затянуться, а мне не хотелось ухудшать наши отношения. Похоже, и Николай Васильевич не намерен был драматизировать мое положение, и мы, продолжая еще стоять посреди кабинета, одновременно улыбнулись друг другу.

– Николай Васильевич, восемь месяцев назад в этом кабинете для меня впервые прозвучало – как боевая задача – слово «Афганистан».

Огарков смотрел на меня, немного хитровато, оставляя большой простор для моих предположений и подозрений относительно уже принятого – или еще нет?- решения на мой счет. И я продолжал:

– Не прозвучит ли оно для меня теперь в последний раз?

Не медля ни секунды, Огарков отрезал:

– Ты еще походишь под седлом. – Зная о моей кавалерийской молодости, он прибегал и к таким образным выражениям. – Да к тому же ты столько знаешь, уже столько операций провел… И Панджшер, и Кандагар, и Мазари-Шариф, и Герат… Обо всем этом известно было твоим сегодняшним собеседникам, да и не так просто найти другого под седло. – И, помолчав, он неожиданно громким голосом добавил: – Сволочи «ближние» стреножили нас! А этот, – и он ткнул пальцем в пол (этажом ниже находился кабинет министра обороны), – в рот им глядит!

Впервые за тридцать лет я видел столь раздраженным этого человека. Конечно, он доверял мне, но стены, столы, аппараты – они могли все это слышать. Видимо, допекли начгенштаба до белого каления, если он позволил себе столь намеренно громко высказаться по адресу «ближних».

Через секунду, уже совершенно спокойно, Огарков продолжал:

– Я с тобой согласен. Поддерживаю твою идею. А как получится – посмотрим. Что же касается «ближних» – на коротком чомборе я у них ходить не буду. Тебе тоже не рекомендую.

– Спасибо. Значит, на щите или – со щитом.

– Вот именно.

И, помолчав, Николай Васильевич, как мне показалось, немного смущенно добавил:

– Извини меня, Саша, за тот ночной разговор. С ноги сбился на корде…

Сердце мое наполнилось уважением к этому человеку – он не прощал себе даже малейшей оплошности. Такие по-человечески теплые искренние минуты редки в суровой воинской жизни.

– Забыто!

– Благодарю. Кланяйся Анне Васильевне.

– Спасибо. Кланяйтесь Раисе Георгиевне.

Мы обнялись на прощание.

В приемной Огаркова ожидали аудиенции несколько военачальников.

Я посмотрел на часы – времени около полуночи. Действительно, штаб работает дбпоздна. Потому и армия у нас всегда на высоте. Вот только этот Афганистан подмочил ей репутацию. Хотя, если по справедливости, армия тут не виновата – ведь она лишь выполняла политическую волю Кремля. А уж кто и как в Кремле распоряжается волей, мне теперь – после всего, что я пережил и до Афганистана, и за эти последние восемь месяцев, – известно было не понаслышке.

В Латвийском постпредстве для меня всегда был забронирован гостиничный номер – так уж повелось со времени моей службы командующим войсками ПрибВО. В этом доме латыши меня всегда встречали дружелюбно, и я по сей день вспоминаю их с теплом и благодарностью.

Жена, увидев мое настроение, сказала:

– Саня, ты воюешь с ветряными мельницами.

Если бы все так просто! И себя я к Дон-Кихотам не причислял, да и кремлевских старцев ветряными мельницами тоже не считал.

– Надо ли готовиться к чему-то плохому?- спросила Анна Васильевна.

– Возможно, к самому худшему.

Сон не шел. Вспоминалось, как позвонил мне – давно это было! – на Добровольский учебный центр Николай Васильевич и сообщил, что мне нужно прибыть в Москву… И сегодняшне его слова: «ты еще походишь под седлом». Вспоминались афганские операции и бои… мои отношения с Бабраком, с послом… Как многое вместили восемь месяцев, и, казалось, все это переживает другой человек, а не я – пребывание в Москве создавало такой эффект «отчуждения» от самого себя: ничто в московской жизни не ассоциировалось с афганскими буднями, с которыми я – или мое второе «я» – успел основательно сжиться. И в то же время я прекрасно понимал, что на этом совещании в Ореховой комнате со мной в конце концов ни хрена не считались. Даже по-настоящему не выслушали. И ни к каким серьезным выводам не пришли, ничего не решили. И все же, и все же… мне удалось их огорошить, они не ждали слов о необходимости вывода войск и потому, вероятно, немного подрастерялись вначале – ведь не для обсуждения нашего ухода собралась Комиссия, а для… чуть не сказал: определения пути к победе, да только не уверен, что сами-то старцы знали, зачем они собрали это совещание. Господи, кому ты вверил эту страну? Или с ума уже все посходили на нашей грешной земле и не ведают, что творят… и зачем творят…

Из тяжелого полузабытья меня вырвал телефонный звонок.

– Товарищ генерал армии Майоров?

– Я вас слушаю.

– Докладывает оперативный дежурный Центрального пункта управления Генерального штаба. Я вас еле разыскал.

– Что за чепуха! Я не иголка в стоге сена.

– Извините, товарищ генерал армии. Вам надлежит сегодня в 10 часов быть у Константина Устиновича Черненко. У входа в Кремль вас встретят и проводят в приемную.