Правда против лжи. О Великой Отечественной войне

В основе государственного патриотизма лежит любовь к своему Отчеству, историческое право народа на сохранение своей национально-государственной самобытности. Фадеев в 1943 г. заметил, что тогда некоторые деятели недостаточно осознавали, почему заострялся «вопрос о национальной гордости русского народа», что среди известных кругов интеллигенции было «еще немало людей, понимающих интернационализм в пошло-космополитическом духе" (Мг.1994.№ 4. С.187). Это сильнее проявилось после войны. Кулиш рассуждал о романе В. Гроссмана «Жизнь и судьба»: «Вслушаемся в разговоры защитников дома «шесть дробь один». Нет, не образы великих предков, о которых напомнил Сталин 6 ноября 1941 года, вдохновляли их» (Лг. 24.08.1988). Но если в романе не показаны важные черты нашего поведения во время войны, то это значит, что по нему нельзя верно судить об истинности мыслей и чувств русских людей того времени. Вспоминаю: летом 1943 г., преследуя врага, мы проходили через смоленскую деревню, оставшуюся не сожженной. Седой дед хрипловатым голосом благодарил нас за освобождение и со слезами на глазах кричал нам: «Говорил я бабам: «Придут наши сынки. Наполеон пришел в Москву, попил чаю, а потом едва ноги унес». Простые сельские жители черпали оптимизм тогда в русской истории, а Кулиш осуждал обращение к памяти о наших выдающихся предках. Он заметил, что в «Жизни и судьбе» опущен основной призыв речи Сталина: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Козьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Для Кулиша русские полководцы "- мифы и сусальные образы, он осудил обращение Сталина к национальным традициям: «Нельзя исключить, что утверждение русских военных традиций на примерах великих полководцев более доходчиво для масс народа. Однако это не меняет того, что такой постановкой вопроса принижались и изымались революционные, интернациональные традиции, сложившиеся в борьбе за социализм, прогресс й национальную независимость» (Вл. 1988. № 10. С.76). Получается: пусть нависла смертельная угроза нашему государству и народу, но все равно нельзя в борьбе с врагом опираться на героические подвиги русских людей.

Спустя полвека нашлись литераторы, которые заговорили о появившемся тогда государственном антисемитизме. В. Оскоцкий заявил, что антисемитские поветрия в пору действия романа Гроссмана "Жизнь и судьба" "начали обретать в обществе все более устойчивый, корректируемый и направляемый характер" (Там же. С.80) Но ни одного факта не привел. А Чащина писала: "Гроссман, безусловно, прав: не после войны, не в 46-м году и не в 49-м, а в разгар Великой Отечественной войны существовала уже…жесткая, стратегически выверенная борьба "с людьми без почвы, без роду, без племени". По ее словам, в апреле 1943 г. "гонения на «космополитов» уже было декларированы как государственная акция" (Нв.1990.№ 10. С182). Вот бы и привести эту декларацию! Но как это сделаешь, если ее не было? Пытаясь обмануть читателей, Чащина совершает сальто-мортале, утверждая: "В августе газета "Литература и искусство" опубликовала статью В. Ермилова "О традициях национальной гордости в русской литературе", С этого времени страшный механизм уничтожения "вредного слоя" общества начал набирать обороты". Но в этой статье ничего подобного нет. Она стала ответом на директиву о воспитании советского патриотизма на примерах героического прошлого русского народа, направленную в войска 25 мая 1943 г. главным политическим управлением Красной Армии. Надо потерять нормальную логику, чтобы приравнивать это к антисемитским поветриям.