Правда выше солнца (СИ)

– Они.. долго будут так стоять? – слова давались Акриону трудно, как будто говорил на чужом языке.

– Они здесь навсегда, – ответил Гермес.

– Я могу им помочь как-нибудь? Что-то сделать?..

– Ты уже сделал всё, что мог, – бесстрастное, словно из меди выкованное, лицо Гермеса совсем не походило на вечно ухмыляющуюся физиономию Кадмила, к которой привык Акрион. – У Ликандра и Семелы много чего скопилось на совести. Убийства, предательства, вечная ненависть. Но, как и у всех смертных, у них была возможность искупить то, что они натворили. Добрыми делами, жертвами, раскаянием. Только, к сожалению, так вышло, что ты привёл их к смерти. Теперь они здесь, и больше ничем не смогут облегчить свою участь.

Топкая земля под ногами пошла зыбью.

– Я? Это сделал с ними… я?

Гермес пожал плечами:

– Кто угодно может убить человека, но никто не знает, какие дела мог ещё совершить убитый. Ты прикончил многих людей. Думал, что тебя ведет Аполлон? Но меч-то был в руках у тебя самого. Не у Аполлона.

Акрион стиснул зубы. «Ошибка, – подумал он. Мысль была тяжёлой, как камни, из которых силился построить башню несчастный Пирос. – Ошибка! Все мои геройства. Все путешествия, все старания. И вся жизнь».

Тусклый свет Аида стал ещё слабей. Акрион опустился на землю, прижал ладони к груди, чтобы ощутить, как бьётся сердце. Но, конечно, ничего не ощутил. Он тоже был мёртв, как и родители. «Ошибка. Ошибка. Опоздал, навсегда опоздал, совсем!»

Двигаясь по-прежнему неторопливо, Гермес скинул с плеча сумку и достал лиру: потертый черепаший панцирь, натянутые на тростниковую раму жилы. Инструмент, сработанный грубовато и прочно, выглядел очень старым. Старинным. Возможно, это была самая древняя лира на земле.

– Мы уже готовы отправиться на Олимп, – сказал божий вестник Акриону, скорчившемуся на песке, – но, наверное, ты ещё хочешь побыть здесь, с родителями. Не спеши. Я пока сыграю песню. Она без слов, но так даже лучше.

Он начал тихо наигрывать мелодию, печальную и простую. Отчего-то казалось, что песня была такой же древней, как лира. Одна из первых на свете.

Акрион, не отрываясь, смотрел на родителей, но видел их не такими, как сейчас – измученными, бледными тенями. Он видел отца, смеющегося, полнокровного мужчину: как он радуется первенцу, поёт ему песни, качает на колене. Мастерит сыну лук, подсаживает на лошадь, учит ездить верхом. Возится с карапузом, поддаётся в шутливой борьбе.

Он видел мать: как она берет на руки орущий, замотанный в пеленки комок и впервые прикладывает к груди. Баюкает в колыбельке. Учит разговаривать. Учит ходить на поляне в царском саду, между огромных задумчивых дубов. Купает в бронзовом чане и хохочет вместе со служанками, когда мальчик брыкается, обрызгав её.

Как же они были молоды и прекрасны. Как любили сына. Как любили друг друга.

Мелодия смолкла, и видение растаяло в мёртвом воздухе.

– Время явиться на суд Аполлона, – сказал Гермес, поднимаясь с валуна и пряча лиру в сумку. – Пойдём, дитя.

Акрион качнул головой:

– Не пойду. Не могу идти.

– Придётся. Сам видишь, здесь – обитель страданий. Единственный способ выбраться отсюда – предстать перед Фебом. Иначе останешься тут навсегда.

– Не могу я предстать перед Фебом, – сказал Акрион, сердито вытирая щёки. – Мне всё теперь ясно. Мой даймоний... Даймоний всегда знал, что я – убийца, а разум вроде как искал оправдания… А, не важно.

Гермес кивнул, словно подбадривая.

– В общем, разуму я больше не верю, – Акрион скрипнул зубами. – Он вечно врёт, а даймоний говорит правду.

– Ложь и разум родились одновременно, – признал Гермес. – Но разум – как нож. Способен приносить и пользу, и вред. Может прокормить, а может и убить. Вопрос в том, как им пользуешься.

– Наверное, да. Только я, видно, не умею с ножами… – Акрион смешался. Было стыдно от ерунды, которую наговорил, и страшно – от того, что ещё собирался сказать.

Гермес ждал, скрестив руки на груди. Казалось, он мог простоять так вечно.

– Так или иначе, мне не место на Олимпе, – закончил Акрион. – Но я… Я хочу говорить с Аидом.

– С Аидом? – Гермес отчего-то перевёл взгляд поверх головы Акриона. Всмотрелся вдаль. – Владыка Аид не разговаривает со смертными.

– Я должен его увидеть, – обмирая от собственной наглости, настаивал Акрион. – Хочу просить за отца и мать.

Гермес развёл руками:

– Бессмысленно. Хозяин царства мёртвых не знает жалости. Не умеет он жалеть.

– Всё равно, – упрямо сказал Акрион. – Нужно попытаться. Хотя бы попытаться. Можешь провести к нему? Прошу, тебя ведь недаром зовут Душеводителем!

Гермес закинул сумку с лирой за спину. Вздохнул.

– Не знаешь ты, о чём просишь, – сказал он. – Но да, я помогу.