Мелхиседек подумал, что был единственным свидетелем того, как светлая душа Иисуса Христа воскресла, забрав с собой все свое тело. Однако Мелхиседек дважды ошибся. Во-первых, он был не единственным свидетелем Божественного воскрешения Христа. Невдалеке, оставшись незамеченной, это чудо во всех его подробностях наблюдала пожилая женщина, та, которая тридцать три года благоразумно и терпеливо, выверяя каждый шаг, направляла Иешуа из Назарета на путь Мессии. Та, которая благословляла его на невыносимые страдания ради высшей цели – спасения человечества. Это была его мать. Во-вторых, не все свое тело забрал вознесшийся Иисус. По иудейской традиции крайнюю плоть милого Иешуа всю жизнь хранила у себя его мать – высочайший идеал женственности, будущая Дева Мария. Эта тщательно скрываемая от христианского мира тайна помогла ей сохранить препуций – интимную драгоценность Спасителя – от вандализма быть разобранной по всему свету верующими христианами на миллионы частиц, как это случилось с телами Пророков других мировых религий. Отныне благословенный лик Девы Марии будет проявляться в каждой женщине, взявшей на руки своего первенца.
Ольга Грибанова
Слепые и прозревшие
(отрывок из романа)
Часть IV. Прозрение
Идет, идет, близится благословенная, дар Божий, спасительная!..
Смяла, скрутила пальцы, ступни, ладони, поднимается выше…
Возьми, возьми скорее это старое грешное тело, дай унестись прочь от него, постылого, ненавистного!..
Хорошо, хорошо…
Вот уж извивается оно в жестокой муке, вот уж мутится разум…
Слава тебе, мать-спасительница Боль!..
О-о-о… Ты уж оставляешь, оставила, уходишь?.. Значит, еще не конец?.. Смилуйся, сколько же муки впереди?
Ушла. Лишь мертвая слабость во всем теле, лишь оглушительный звон в ушах да рассеченная об острый камень нога. Набились в рану дорожная пыль и песок, горячо, звонко тукает в ней кровь – и болит, болит…
Но эта боль – не боль. Она уйдет без следа. Сколько было этих ран… Ими, как корой, покрыты ступни-и все затянулись…
Что ж, может, встать и пойти? Ступить покрепче на больную ногу, чтобы боль отдалась во всем теле.
Но не слушается тело…
Надо отдохнуть еще здесь, в тени огромного валуна.
Это в ушах звон? Или воздух звенит от жгучего зноя?
Напиться бы… Пожалуй, и силы тогда появятся. Дойти бы до леса… Вот он синеет вдали. Ав лесу найдется ручей.
Долго. Не дойти.
Впереди, кажется, колодец, но к нему не подойдешь: по этой дороге ходят люди. Вот и сейчас идет по ней путник, в грубой серой хламиде, подпоясанной вервием, с посохом в руке.
Он молод и силен, легки его движения, прекрасно лицо. Подозвать его? Не подойдет.
Ну так что ж, чем жажда хуже боли? Будь же и ты благословенна, жажда! Ты спасаешь от страшных мук больную душу не хуже, чем боль.
Повернул юноша голову, замедлил шаг, остановился, направился к валуну. Да полно, мальчик, не надо.