Правда

Получив желанный мандат, Нестор Иванович ушел восвояси, и Ленин тотчас забыл о нем: он принимал на дню до сотни посетителей, и каждый второй был не в своем уме. Однако через несколько месяцев до Кремля начали доходить сведения — пока что обрывочные и противоречивые — о том, что «батька Махно» твердой рукою правит в Гуляй-Поле; «батька Махно» разбил немцев; «батька Махно» разбил гетмана; «батька Махно» разбил петлюровцев... Ленин и Свердлов ушам своим не верили; они послали одного надежного сотрудника с командировочным предписанием в Гуляй-Поле, и тот, вернувшись, сообщил, что все чистая правда: Нестор Иванович носит каракулевую папаху, смазные сапоги и штаны с казачьими лампасами, ездит верхом, говорит с ужасным малороссийским акцентом, с утра до вечера пьет водку и руководит огромной, прекрасно вооруженной армией бандитов, которая бесстрашно бьет всякого, кто попадается ей на пути; закрома его ломятся от награбленного добра, а все окружающие пред ним трепещут и зовут батькою.

— Как же это может быть? — удивлялся Ленин.

— Сдается мне, — отвечал командировочный, — что всем этим г-н Махно обязан своему комиссару.

— А кто его комиссар?

— Писатель какой-то. Говорят, он имеет на Махно большое влияние.

— Ладно, — сказал Ленин, — все это нам покамест на руку. Напишите батьке, пусть бьет Корнилова и Деникина, но не очень сильно. (Владимир Ильич втайне от своих подчиненных обожал Деникина и рассчитывал, взойдя на трон, сделать его военным министром.)

С тех пор многие большевики посещали Гуляй-Поле, рассказывая Ленину все более и более удивительные вещи: батька позабыл русский язык... у батьки все бойцы целыми днями едят омаров и черную икру... батька завел гарем... Ленину страшно хотелось посмотреть на эти чудеса своими глазами, но все недосуг было. И вот наконец он ехал в Гуляй-Поле и с наслаждением предвкушал, как ему протопят баньку, накормят до отвала, нальют прозрачного самогону, а, быть может, и французского коньячку.

Поезд остановился; Владимир Ильич вылез и, держа в руках чемоданы, стал искать глазами встречающих. Странно, но ни автомобиля, ни пролетки не было; только конный отряд, окутанный клубами пыли, несся к платформе. Было жарко; Ленин опустил тяжелые чемоданы на землю и утер лицо платком. Конники стремительно приближались, и уж видно было, что передний из них машет кривою шашкой, а замыкающий ведет еще одного оседланного коня в поводу. Владимир Ильич приветливо заулыбался им и крикнул:

— Товарищи! Я Ленин! Не подскажете, как пройти в штаб к Нестору Иванычу?

Тут серый в яблоках конь едва не сшиб его грудью; Владимир Ильич поспешно отпрыгнул в сторону, всадник натянул поводья, и конь нервно затоптался на месте. Замыкающий спешился и подвел к Ленину другого коня — вороного, с белыми бабками.

— Вам от Нестора Иваныча, — сказал он, любовно похлопывая коня, — из-под Врангеля взяли... Хорош, а? Ну, ты, окаянный, не балуй! — прикрикнул он, когда конь нагнул голову и попытался зубами стянуть кепку с Владимира Ильича.

Ленин смотрел на коня ошарашенно. Как подобает царскому отпрыску, он обожал лошадей, но только теоретически; еще никогда в жизни он не находился до такой степени близко к этому животному и был поражен тем, насколько оно большое и какие страшные у него зубы. И запах его, и фырканье казались пугающими. «Как же я на него залезу? — недоумевал он. — Ведь тут лестница нужна...» Он взял поводья из рук махновца и попытался вставить ногу в штуковину, висевшую у коня сбоку, но конь, словно дразня его, переступил копытами и отодвинулся; когда же он после нескольких безуспешных попыток наконец ухитрился засунуть в стремя свой ботинок, проклятый зверь дернулся так сильно, что едва не оторвал Владимиру Ильичу ногу, и вдобавок хлестнул его по лицу своим довольно жестким хвостом.

— Э... Давненько я не ездил верхами... — пробормотал Владимир Ильич. — Отвык...

Махновцы поняли намек и совместными усилиями взгромоздили Ленина на спину коня. Ленину показалось, что его разрывают надвое; спина была ужасно широкая, но, несмотря на это, какая-то неустойчивая; стремена давили на ноги, а раскачивающаяся и пляшущая земля была так отчаянно далеко! И конь все оборачивал свое злое лицо и скалился, словно хотел седока сожрать... «И что мне не сиделось в Кремле!» Теперь уже мрачная, неприветливая Москва и казенные кремлевские кабинеты, от которых он с такой радостью бежал, представлялись ему раем: жидкий чаек в стеклянных стаканах, баранки, сахар вприкуску, заседания, совещания, телефонный трезвон... И даже некрасивое лицо Фотиевой вспоминалось ему как что-то до бесконечности уютное и родное.

Слава богу, путь был недалекий, и тактичные махновцы не пытались пуститься вскачь, а ехали шагом, прижимаясь боками своих лошадей как можно ближе к вороному коню и подхватывая Ленина всякий раз, когда он начинал уж очень сильно крениться вправо или влево; полчаса спустя они сняли его, обессилевшего и дрожащего, и осторожно поставили на землю. Сильно хромая, с кружащейся головой и прыгающим желудком, он поплелся за своими проводниками...