Правда

Штаб Махно располагался в большой, нарядной, беленой хате, обсаженной подсолнухами и мальвами. Посередине хаты стоял дощатый стол, на котором были разложены карты — увы, не те, в которых Владимир Ильич был специалистом, а топографические, с помощью которых, по-видимому, воевали и в которых он никогда не понимал ни бельмеса и не был сейчас уверен, что сможет правильно показать на них хотя бы Москву, ежели от него потребуют этого. Ему вновь сделалось как-то неуютно.

— Здоровеньки булы, — сказал ему Махно, — ласкаво просымо...

Он не встал навстречу высокому гостю, а продолжал сидеть развалясь, закинув ноги на стол и похлопывая нагайкой по голенищу сапога. На голове его была нахлобучена огромная косматая папаха, а выражение лица было до такой степени воинственное и наглое, что Владимир Ильич в первую минуту усомнился — да тот ли самый Нестор Иванович перед ним или его подменили на какую-то другую личность? Махно как будто даже сделался выше ростом...

— Здравствуйте, батенька! — сказал Ленин, оглядываясь в поисках какого-нибудь сиденья. Угрюмый казак ногой подпихнул к нему какую-то грязную колченогую табуретку. Ленин сел осторожно и повторил: — Здравствуйте, Нестор Иваныч. Вот приехал поглядеть, как вы тут живете.

— Гарно, — отвечал батька, — гарнесенько живем... А вот, Ильич, знакомься: мой комиссар. — Он указал на высокого, плотного, бритого человека в европейском костюме, сидевшего сбоку стола и что-то все время черкавшего в блокнотике. — Граф Толстой. Биографию мою пишет.

«Так вот он какой! — пронеслось в голове у Владимира Ильича: он не читал произведений этого писателя, но слышал о нем чрезвычайно много. — Что за глыба, что за матерый человечище! Конечно, теперь я все понимаю: такой великий талант мог превратить жалкого замухрышку Махно в героического атамана...» Он протянул руку бритому человеку и сказал очень почтительно:

— Здравствуйте, Лев Николаевич!

— Маруся...

— Оксана...

— Гюльчатай...

— Очень, очень приятно, девочки.

Ленин едва успевал целовать ручки батькиному гарему. Недоразумение с графом Толстым было разъяснено, прощено и забыто; мужчины уже побывали в баньке, отобедали, сыграли партию в безик, и теперь Нестор Иванович, хвалясь, демонстрировал гостю своих красавиц. Гарем был велик, обилен: у Владимира Ильича уже в глазах рябило, и он почти не вглядывался в фигуры и лица, а машинально отпускал всем одинаковые комплименты.

— Катя...

— Очень, очень приятно, милочка. Ленин.

— Даша...

— Ленин. Очень приятно.

— Телегин...

— Рощин...

— Очень при... Как, Нестор Иванович?.. — оторопел Ленин.

— Товарищ Телегин — портной, — со снисходительной улыбкой пояснил ему граф Толстой, — закройщик высшего класса; а товарищ Рощин — наладчик швейных машинок... Ведь наши девушки не какие-нибудь; они шьют, и как шьют! Наши модели в стиле «ля рюсс», «ля казак» и «ля мужик» в Париже с руками отрывают.

— Как же вы их переправляете в Париж? — удивился Ленин. — Ведь война!

— Через одного офицера из деникинского штаба; разумный человек и процент за посредничество берет небольшой... Да что швейки! У нас и сапожники, и шорники, и гончары, и кузнецы, и колбасники, и кондитеры, — вся соль земли русской! А наши фермеры, Ильич, вы сметанку-то пробовали...

«Разумеется, — думал Ленин, готовый прослезиться от умиления, — только мелкий частный предприниматель спасет Россию... Большевики, погрязшие в мечтаниях об огромных заводах и электростанциях, не понимают этого... Какой дурак придумал этот военный коммунизм и грабительские продразверстки?! Троцкий — не иначе! Нужна новая экономическая политика, ой как нужна!»

— Гарно у вас тут, — сказал он батьке и графу. — Я, пожалуй, у вас поживу подольше, ежели не возражаете.

— ...Носки на себя тяни, мать твою! И не заваливайся — сидишь как собака на заборе...

— Ох, граф, не ругайтесь, мне и так тошно...

Ленин не только брал уроки верховой езды; он переплывал Днепр, рубил шашкою лозу, правил тачанкой, ходил босиком; он сбрил городскую бородку и отращивал вислые козацькие усы; он говорил «жинка», «чоловик», «дякую» и «шо»; он пел «Чому я нэ сокил, чому нэ литаю»; он ночевал на сеновале с черноокой красавицей Оксаной. Он влюбился в Малороссию с ее мордастыми подсолнухами, ее жирной землей, ее бархатными ночами, ее мягким юмором, ее ленью, томностью и негой, с ее манерой обильно закусывать, когда пьешь... Он забыл Москву и Кремль, забыл советскую власть, забыл волшебное кольцо; он забыл жену и друзей, да и они вряд ли признали бы Председателя Совнаркома в этом подтянутом, дочерна загорелом, молодцеватом человеке с мозолистыми руками, одетом в шаровары и выгоревшую гимнастерку, которому лишь кудрявого чуба недоставало, чтобы быть совсем похожим на вольного козака.

Как-то черным, звездным южным вечером, когда Ленин с графом Толстым лежали на покрытой ковром тачанке, заложив руки за голову и лениво сплевывая через губу шелуху от семечек, Владимир Ильич задал давно интересовавший его вопрос:

— Скажите, граф... Каким образом Нестор Иванович — такой тихий, деликатный человечек — превратился в грозного батьку?