Правдивая история страны хламов. Сказка антиутопия

Первое, что бросилось Гицалю в глаза, была неестественная по сравнению с другими вещами чистота сундука. Хотя все вокруг утопало в пыли, он выглядел новым, и даже медные заклепки на его обручах торжественно блестели, как бы только что выйдя из рук мастера. Крышка не была замкнута и отворилась легко, без единого звука.

Ослепительно яркий свет заставил романтика зажмуриться.

Когда же он рискнул опять раскрыть глаза, сиянье ослабело, и стало очевидно, что источником света является веник, а, точнее, его невыносимо яркие спицы-прутья, переходящие в более тусклую металлическую рукоятку.

Рядом с веником располагался толстый том в красной обложке, на которой зловеще поблескивало золотое тисненое название: “Справедливость и пути достижения оной” – сочинение Болтана Самосуя.

Гицаль потянулся было к сундуку, но, случайно коснувшись веника, скривился от боли. На руке краснело и расползалось пятно ожога: стальные прутья были раскалены добела. В следующий раз он был куда осторожнее. Однако, хотя книга, казалось, абсолютно свободно покоилась в сундуке, какая-то невидимая сила словно гвоздями приколотила ее ко дну.

Стараясь больше ни о чем не думать, он вытащил из-за пазухи портрет и, мимоходом глянув на женское лицо, опустил его в разинутую пасть сундука. Глаза женщины, наполнившись слезами, блеснули ему из глубины, и в ту же секунду крышка с треском захлопнулась – он едва успел отдернуть руку.

В комнате сразу потемнело. Сундук внезапно покрылся налетом пыли и плесени, осел и как-то рассохся. Теперь он ничем не отличался от того сундука, который Гицаль не раз созерцал в доме своего бывшего приятеля Болтана Самосуя. Знакомый с давнего времени огромный ржавый замок, как всегда, висел на его обшарпанном боку.

От удара табуретки одна петля оборвалась, и замок повис на другой. Гицаль вторично откинул крышку. На дне рядом со ржавым стальным веником знакомо желтела пухлая пачка страниц в картонной обложке, на которой размашистым почерком Болтана было выведено: “Справедливость и пути достижения оной”. Так и не отважившись взглянуть на портрет, Гицаль захлопнул сундук и вышел вон.

Что-то неуловимо изменилось: то ли потеплело, то ли посветлело вокруг от снега, который на удивление быстро, за время, пока он находился в доме, толстым покрывалом окутал Страну Хламов.

Издалека заметная на снегу, размахивая руками, к нему приближалась маленькая черная фигурка. Писатель Свинтарей, что-то громко и невразумительно выкрикивая, обхватил его за плечи и хрипло зарыдал, только и успев выдавить из себя: “Смок…”

* * *

Свинтарей разжал руки и недоуменно огляделся. Он был один. Гицаль Волонтай внезапно сгинул, как будто растворившись в его руках. Только в трех шагах от писателя, на бровке заполненной снегом ямы торчала лопата, а на ее отполированном черенке зеленели мелкие нежные ростки – такие неправдоподобные и лишние на фоне белой неподвижности последнего мартовского снега.

Один день писателя Свинтарея

* * *

Дамы частенько любят порассуждать о свободе духа и своих самых заветных желаниях. Однако, если спросить любого, чего ему хочется именно в эту минуту, то вряд ли кто выскажет что-то определенное. И только Сугней Чурила имел совершенно конкретное и точное желание: он мечтал отгородиться от всех глухим забором.

В связи с этим он еще во времена царствования Бифа Водаёта выменял в семейном общежитии мусорщиков бочку “Горькой полыни” на топор, пилу, рубанок и другие необходимые инструменты, завернул их в промасленную онучу и закопал под завалинкой своего дома.

При кровавом тиране Смоке Чурила вынес из национализированного Нескучного сада, в то время раскорчеванного под канал, множество всякой деревянной всячины и припрятал на чердаке и в подвале до лучших дней. Как только Страна Хламов ступила на порог Возрождения, Чурила вытащил спрятанное во двор и настрогал огромный штабель ровных и гладких досок. После землетрясения и того хаоса, который воцарился в Хламии в результате непримиримой борьбы подвижников с «неподвижниками», неугомонный мечтатель в одну ночь огородил свою усадьбу глухим дощатым забором.

Сквозь сон до писателя Свинтарея донесся мерный стук. Свинтарей поджал губы и тихо застонал. Он попытался было проснуться, однако сон стал еще тревожнее. Глухой и назойливый звук, доносившийся снаружи, перенес его в недавнее прошлое, на дно глубокого, промерзшего насквозь канала.

Свинтарей долбит кайлом задубевшую землю, а по бокам стоят двое: веснушчатый, с плешью и широкой бородой коротышка и долговязый верзила, гладко выбритый, в пенсне и шляпе.