Праведная бедность: Полная биография одного финна (с иллюстрациями)

Рине час от часу становилось хуже, и страдания недуга еще усугублялись крайней ее щепетильностью — крепко укоренившейся в ней мыслью, что болезнь ее заразная, стыдная болезнь. Но прошло время, и в семье, естественно, узнали о ней. Только теперь Юха понял, почему Рина потребовала, чтобы они спали врозь. Хильту тоже узнала, в чем состоит материна болезнь, но в ее памяти запечатлелся лишь тот банный вечер, после которого мать слегла. От него она и считала, сколько недель и дней уже болеет мать, и одновременно пыталась отгадать, когда она выздоровеет. Мысль о том, что мать может умереть, еще не приходила детям в голову. Для малышей — Мартти, которому было два года, и Лемпи, которой шел четвертый, — болезнь матери была праздничным, исключительным событием, таким же, как и смерть Вилле. Мартти еще ничего не понимал. День они по большей части проводили на дворе, ночью крепко спали, даже если Рина стонала.

Юха принял Ринину болезнь как должное. В деревне он охотно распространялся о ней перед несколькими избранными, дома был деятелен и молчалив. Когда он исчерпал все запасы лекарств у своих знакомых и ничто не помогло, он стал подумывать о походе в аптеку. Корова доила столько, что, выжимая из нее все до капли, удалось собрать килограмма три масла, которые и были отправлены с оказией в город. Разумеется, выручки не хватило, чтобы оплатить все лекарства, но аптекарь, доброй души человек, согласился подождать с окончательным расчетом. Не без торжественности возвратился Юха из похода в аптеку, на который ушел целый день. Лемпи и Мартти поссорились из-за красивого бумажного колпачка со склянки, а мать настолько оживилась, что даже пробовала мягко журить малышей между тяжкими вздохами.

Болезнь была нечто естественное, и столь же естественным был другой распорядок жизни. Юха хорошо понимал это и потому с легкостью оставлял Рину на день на попечении ребятишек, пока бегал по своим делам. А беготни прибавилось — ведь лошади-то теперь не было. Ту малую толику зерна, которую он собрал, надо было смолоть. Зерно приходилось возить в ручной тележке на дальнюю общинную мельницу, и лишь там, на месте, тебя ставили в очередь; помольная пора была в разгаре, и даже хозяева ссорились между собой из-за очереди. Уже близко к полуночи Юха возвращался с мельницы по дальней лесной дороге, проголодавшийся, то и дело вытирая с лысины пот. Мука эта теперь была ему особенно дорога, ибо невольно приходила на ум утешительная мысль, что теперь-то уж она никуда не уплывет без его ведома. Дома ожидало все то же самое, давно знакомое — и запах, после ночной свежести бивший в нос сильнее обычного. Дети не просыпались. Муж и жена, ни слова не говоря, обменивались взглядами — устало, безнадежно.

Рак незримо делал свое дело, отвратительный запах гноя в избе все густел. Малыши более или менее свыклись с этим запахом, будучи вынуждены безвылазно сидеть дома во время затяжных осенних дождей. Хильту, наоборот, стала острее ощущать его. Серьезная, как монашка, своими слабенькими руками она теперь делала все те дела, которые прежде лежали на матери. С матерью она никогда не разговаривала, лишь исполняла то, о чем ее просили. Рине было трудно говорить, и потому она почти не спрашивала о том, как идут дела. Да Хильту и не всегда понимала ее задыхающееся бормотанье. Лишь иногда ей удавалось разобрать что-либо вроде: «Что… мне… до них… господи Иисусе… помоги». Это наводило на Хильту ужас. Она застывала на месте и широко раскрытыми глазами глядела на мать. Неужели она умирает? Но та снова тяжко вздыхала и вытягивалась неподвижно, с закрытыми глазами, а Хильту отправлялась доить корову, испытывая к матери какое-то странное чувство отчужденности. Душою ребенок, она была вынуждена играть роль взрослого.