Праведники

— Я рад. У тебя всегда была хорошая память. Я часто скучаю по тем временам, когда мы с тобой занимались на этой самой кухне… Да, речь действительно идет о святом пьянице. Рабби Ицхак был однажды неприятно удивлен, поняв, что когда речь заходит о проявлениях истинного благочестия, истинной святости, он неизменно проигрывает в этом Хаиму-водоносу — бездомному бродяге, которого невозможно было застать трезвым ни утром, ни вечером.

Тиша и рабби Мандельбаум невольно улыбнулись друг другу.

— Итак, как я понял, цадик часто носит неприятную для глаза личину, — вновь подытожил рассуждения старика Уилл.

— Именно. Такова, если хотите, ирония судьбы. Или даже еще одно красноречивое свидетельство того, что иудаизм на самом деле является учением гораздо более демократическим и народным, чем любая другая мировая религия. Свят не тот, кто учен, и не тот, кто слывет святым, а совсем другой человек. Вы знаете, принято считать, что чем чаще и усерднее ты молишься, тем ты ближе к Всевышнему. В иудаизме не так. Ты можешь разбить себе лоб в молитве, ты можешь кропотливо, до последней буквы, исполнять все обряды и блюсти посты, но при этом будешь на три мили дальше от Бога, чем другой человек, который просто любит ближнего и творит добро ради него.

— А тот пьяница… что он делал?

— Я не знаю, бердичевский ребе не приводил конкретных примеров. Но я ручаюсь за то, что святой пьяница был ближе к Богу, чем автор истории о нем. Я лучше расскажу о другом… Это одно из древнейших известных мне преданий…

На его губах вновь заиграла улыбка, и Уилл вдруг подумал, что этот дряхлый старец не всегда был таким, как сейчас. В молодости он, очевидно, был красив и статен. И эта улыбка, которая, как известно, не меняется у человека с годами, возможно, влюбляла в него женщин и располагала к нему мужчин. Да, такой человек должен быть хорошим учителем…

Раввин тяжело поднялся из-за стола и стал шарить на одной из книжных полок.

— Вот, пожалуйста. Это из трактата «Талмуд Йерушалми». Това Шайя, скажи, дитя мое, изучали ли мы с тобой эту книгу?

Тиша взглянула на обложку.

— Да, учитель. Это так называемый Палестинский талмуд, сборник комментариев раввинов, составленный и изданный в Иерусалиме.

— Когда? — спросил Уилл.

Рабби, вернувшийся за стол и рассеянно листавший страницы, не поднимая головы, ответил:

— Третий век нашей эры.

Слова «нашей эры» резанули Уиллу слух. Он привык к тому, что и в Англии, и в Америке все говорят «от Рождества Христова». Но глупо было, конечно, ждать того же от иудейского раввина.

— Я уже говорил, что это одно из самых древних преданий о цадике из всех мне известных. Если не самое древнее. — Взгляд старика быстро забегал по строчкам. — Ну, я не буду зачитывать все подробности. Скажу лишь, что рабби Аббаху в какой-то момент заметил: когда один из его прихожан присутствовал в синагоге, общие молитвы о дожде всегда бывали услышаны Всевышним. И наоборот — когда он отсутствовал, молитвы не срабатывали. А потом выяснилось, что тот самый прихожанин служил… где бы вы думали?.. В доме терпимости. Я прошу у тебя прощения, Това Шайя, зато, что произнес это вслух.

— Он был сутенером? И одновременно цадиком?

— Да, он был содержателем борделя. И воистину он был цадиком. Так говорит Палестинский талмуд.

Уилл невольно вздрогнул, и по спине у него побежали мурашки. В какой-то момент эта кухня словно ушла куда-то на задворки его сознания, и он не слышал, о чем говорили между собой улыбающиеся Тиша и старый раввин. В голове его зазвучал голос, принадлежавший женщине по имени Легаша, с которой он познакомился целую вечность назад в Браунсвилле. «Погибший был сутенером и содержателем борделя, он зарабатывал грязные деньги. И все же он был праведником. Самым настоящим. О таких только в книжках пишут». Она сказала это о Говарде Макрее, судьба которого удивительно напоминала судьбу его древнего коллеги из Иерусалима.

— …Парадокс, но парадокс, который поразительно часто встречается в преданиях, — словно откуда-то издалека вновь донесся до него голос старика. — Святые, которые либо живут в полной безвестности, либо слывут порочными, бесчестными людьми.

На Уилла вновь нахлынули воспоминания, но на сей раз о Пэте Бакстере, полупомешанном представителе «гражданской милиции», который якшался с такими же экстремистски настроенными маргиналами, но при этом совершил поистине подвиг, отдав свою почку ради спасения жизни незнакомой девушки. Ему вспомнился и Гейвин Кертис, коррупционер всебританского масштаба, кравший деньги только для того, чтобы люди на этой земле не умирали от голода и нищеты. Ему вспомнился Самак Сангсук, наживший миллионы и хоронивший на эти деньги безвестных бродяг, о которых некому было позаботиться и над чьими могилами некому было поплакать…

Мысли Уилла разбегались. Его всегда удивляло, почему Кертис ездит на такой скромной машине — столь скромной и не соответствующий его статусу, что это бросалось в глаза? А что сказала Женевьева Хантли о Бакстере?..