Они даже не пробовали устроиться на постой в крестьянских домах. Зареквизировали сад Херубина и начали сооружать себе деревянные бараки. В одном из них должна была быть кухня, которой заведовал Курт. Капитан Гропиус забирал его вездеходом в Ешкотли и во дворец, в Котушув и в окрестные деревни. Они покупали древесину, коров и яйца по очень низким ценам, которые устанавливали сами, или вообще не платили. Тогда Курт видел эту враждебную покоренную страну вблизи, оказывался с ней лицом к лицу. Он видел корзинки с яйцами, выносимые из сарайчиков, со следами куриного помета на кремовой скорлупе, и мрачные неприязненные взгляды крестьянок. Он видел неуклюжих тщедушных коров и удивлялся той нежности, с которой за ними ухаживали. Видел кур, копающихся в кучах навоза, разложенные на крышах яблоки для сушки, круглые хлебы, выпекаемые раз в месяц, босых голубоглазых детей, пищащие голоса которых напоминали ему о дочке. Но все это было чужим. Может, дело в примитивном и резком языке, на котором здесь говорили, может, в чуждости черт их лиц. Временами, когда капитан Гропиус вздыхал, что следовало бы всю эту страну сровнять с землей и на ее месте построить новый порядок, Курту казалось, что капитан прав. Было бы здесь чище и лучше. В следующий раз ему в голову приходила невыносимая мысль, что он должен вернуться домой, оставив в покое эти просторы песчаной земли, этих людей, коров и короба с яйцами. По ночам ему снилось белое и гладкое тело жены, и все в этом сне пахло чем-то родным, безопасным, совсем не так, как здесь.
— Смотри, Курт, — говорил капитан Гропиус, когда они совершали очередную вылазку за припасами. — Смотри, сколько тут рабочей силы, сколько пространства, сколько земли. Посмотри, Курт, на их изобильные реки. Можно было бы поставить водяные электростанции на месте этих примитивных мельниц, протянуть электропровода, построить фабрики, а их заставить наконец работать. Посмотри на них, Курт, не такие уж они и плохие. Я даже люблю славян. А знаешь ли ты, что название этой расы происходит от латинского слова «sclavus» — «слуга»? Это народ, у которого рабство в крови…
Курт слушал его невнимательно. Он тосковал по дому.
Они забирали все, что попадалось под руку. Иногда, когда они входили в избу, у Курта бывало ощущение, что там только что прятали по углам продукты. Капитан Гропиус вынимал тогда пистолет и кричал со злостью:
— Конфискация на нужды Вермахта!
Курт чувствовал себя в такие минуты грабителем.
По вечерам он молился: «Чтобы мне не пришлось идти дальше на восток. Чтобы я мог остаться здесь, а потом той же дорогой вернуться домой. Чтобы война кончилась».
Курт постепенно привыкал к этой чужой земле. Он более или менее знал, где живет какой хозяин, и даже вошел во вкус чудаковатых фамилий, как и здешних карпов. Поскольку он любил животных, то велел относить все кухонные отходы к дому их соседки — старой худой женщины, у которой было больше десятка тощих собак. В конце концов старушка при встрече стала улыбаться ему, беззубо и молчаливо. А еще к Курту приходили дети из последнего нового дома у леса. Мальчик был немного старше девочки. У обоих волосы были светленькие, почти белые, как у его дочки. Девочка поднимала пухлую ручку и невнятно произносила:
— Hajhitla!
Курт давал им конфеты. Солдаты, стоявшие на вахте, улыбались.
В начале сорок третьего года капитана Гропиуса выслали на Восточный фронт. Видимо, он не молился по вечерам. Курт получил повышение, но вовсе не радовался этому. Повышение было сейчас опасным, оно отдаляло от дома. С продовольствием было все труднее, и Курт ежедневно прочесывал с отрядом людей окрестные деревни. Голосом капитана Гропиуса он говорил:
— Конфискация на нужды Вермахта! — и забирал то, что удавалось забрать.
Его люди помогали отделу СС в карательных операциях против евреев из Ешкотлей. Курт надзирал за погрузкой в машины. Ему было не по себе, хоть он и знал, что те поедут в лучшее для них место. Ему было неприятно, когда приходилось искать еврейских беглецов по чердакам и подвалам, гнать ошалелых от страха женщин по лугам, вырывать у них из рук детей. Он приказал в них стрелять, потому что не было другого выхода. И сам стрелял, не увиливал. Евреи не хотели садиться в грузовик, убегали, кричали. Он предпочитал не вспоминать об этом. Ведь это же война. Вечерами он молился: #«Чтобы мне не пришлось отсюда уходить на восток. Чтобы я мог тут продержаться до конца войны. Боже, сделай так, чтобы меня не взяли на Восточный фронт». И Бог выслушивал его молитвы.