Правила бегства

Мишка был человеком несдержанным: в армии не вылезал из штрафбата и старших ни во что не ставил. Он был маленький, худой, рыжеватый, и в глазах его вечно висел неизвестный, но сложный вопрос, на который так охочи заковыристые деревенские жители.

Младший, Ленька, прилаживал дверную коробку и беззаботно насвистывал, не обращая на братьев внимания.

— Говорят, плотники в Медвежьем получают до пятисот в месяц, — сказал майор.

— А у вас в прошлом месяце по скольку вышло? — быстро спросил Рулев.

— По триста семьдесят.

Оба других брата затихли, вслушиваясь в разговор.

— Значит, вам остается еще дожать на сто тридцать в месяц, — сказал Рулев. — Я не возражаю. Напротив — всячески поддерживаю.

Мишка на крыше весело засмеялся.

— Учу я тебя, Федор, учу, — сказал он, — что вкалывать надо. Ты же сейчас колхозник. А колхознику платят только за труд.

Ленька улыбнулся. Он жил, как мне кажется, в каком-то своем, тихом и уравновешенном мире.

— Может быть, все-таки надо нам было в Медвежий лететь? — вежливо, доверительно спросил майор.

— А кто мешает? — спросил Рулев. Майор промолчал.

— Лети, майор, лети, — сказал Мишка с крыши. — Я тут останусь. Пока улицу начальнику не построю, отсюда не тронусь. Верно, товарищ Рулев?

Рулев лишь посмотрел вверх. Ленька приладил одну сторону коробки и перешел на вторую.

— Может быть, нам расценки повысить? — сказал майор Федор Филиппович. Мысль эта, видимо, давно у него была обдумана.

— Взрослый вы человек, — громко сказал Рулев. — Вы ведь за жизнь знаете? Ведь правда, знаете?

— Знаю, — согласился Федор Филиппович.

— Ну так зачем глупости говорить? Говорить надо о деле.

Рулев пошел к вездеходу.

Мишка на крыше снова радостно рассмеялся.

— Начальник! — крикнул он. — Даю слово штрафбатовца. Через три дня и этот очаг будет готов. Эх, вспомнишь Мишку!

Мы оглянулись. Мишка сидел на крыше — телогрейка, валенки. В одной руке победно поднят топор, в другой зажат пучок гвоздей, и шапка заломлена — «где наша не пропадала».

— Вспомню, — сказал Рулев.

А н к е т а

В а ш и  б л и ж а й ш и е  р о д с т в е н н и к и

Отец. Лучше всего я помню отца в день окончания войны. Наверное, это вообще первое мое яркое воспоминание о нем, потому что довоенного времени я совсем не помню, а всю войну отец — инвалид первой империалистической — жил так, чтобы его вообще не замечали. Но в тот день он исчез вначале в сарае и вышел оттуда в единственном своем шевиотовом костюме, там он был спрятан от лихих людей. Затем деревяшка отца застучала на чердаке. С чердака он спустился с большим латунным шприцем для набивания колбас. Шприц был передан отцу на сохранение руководством нашего промкомбината. Густо смазанный, он лежал в груде ветоши. Отец тщательно вытер шприц и вышел на улицу. Он нес этот шприц к промкомбинату как знамя, и латунь сверкала, как положено сверкать военным регалиям. Я навсегда запомнил этот день и отцовскую прямую, как кол, спину, обтянутую пиджаком, и стук его деревяшки по тротуару.

Светило майское солнце, постукивала деревяшка отца, и за палисадниками торчали головы в платках и кепках. Возмищев вынул колбасный шприц — настало мирное время.

Еще совсем молодым потеряв на войне ногу, отец, видимо, искал способ самоутверждения. Талант его выявился в колбасном деле. «Возмищевская колбаса» производства местного комбината исчезала из магазинов и ларьков немедленно. Сейчас я люблю отца больше, чем любил его, когда жил с ним. Сейчас я понимаю, что он был пылинкой среди миллиардов пылинок истории, он был тем, что стратеги называют «человеческий материал», тем, кто относится к рубрике «жители», но он имел свой малый талант и свою роль в жизни нашего ненужного истории городка: он воспроизвел род свой и посильно участвовал в хаосе мирового прогресса. Я понимаю его беззащитность перед событиями. Я помню, как однажды к нему приехал давний, еще по первой войне, друг, прокурор соседнего, такого же, как наш, городка. Он выпил бабкиной наливки, закусил отцовской колбаской, похвалил и спросил:

— По каким ГОСТам ты ее, черт одноногий, делаешь?

— Как придется, — ответил отец. — Рецепт семейный. От матери.

— А нормы? А если ОБХС?

— Я не ворую, — сказал отец. — Это все знают. Раньше немного брал для себя.

Отцовский друг — прокурор пришел в ужас. Он, видимо, был хороший друг, потому что через неделю принес отцу стопку справочников, правил и ГОСТов колбасного производства.

Я помню, что в кухне всю ночь горел свет, отец смотрел в эти справочники и тихо вздыхал. Он всегда молчал, но вздыхать умел выразительно. Утром он ушел на работу, худая спина, как всегда, обтянута пиджаком, лишь деревяшка стучала печальнее. Колбасу он, как и прежде, выпускал по-своему, а справочники куда-то исчезли.

* * *