Правила бегства

Мишка снова уткнулся в бумаги. А я пошел в первый переулок направо. По этому переулку не ходили машины, в снегу была пробита лишь тропинка. Я шел мимо одноэтажных домишек, встречные собаки уступали мне дорогу вежливо, но без подобострастия. Это были знающие себе цену ездовые псы. И, наконец, я увидел именно сруб — что-то среднее между русской избой и якутской урасой. Стены были выложены по-русски, но щели промазаны глиной, и крыша плоская, как у урас.

Ни палисадничка, ни забора, лишь прочищенная лопатой тропинка к крыльцу из чистых досок и поленница дров, уложенная тщательно, можно сказать, педантично.

Я вошел в сени и на ощупь постучал в дверь.

— Войдите, — сказал густой и как бы насмешливый голос.

Я вошел. В единственной комнате за столом, накрытым розовой клеенкой, сидел мужчина. В одной руке он держал нож, в другой — лосиный мосол. На столе была миска, наполненная крупными кусками вареного мяса.

— Проходи, друг, проходи, — сказал мужчина и ножом указал мне на стул у стены. У него было крупное, тронутое оспой лицо и очень внимательные, я бы сказал, изучающие глаза. Я сел. Меня поразило обилие толстых журналов, раскиданных по подоконнику, на стульях, на полке. Я сразу заметил, журналы были именно те, что считал в наше время нужным читать именно мыслящий интеллигент или человек, считающий себя таковым.

— Слушаю вас, — сказал хозяин.

Голос у него был богат модуляциями, и эти быстрые переходы с «ты» на «вы» как-то отражались в голосе.

— Я по поручению директора совхоза товарища Рулева, — начал я.

— А… этот, — сказал хозяин. — Ну а ты в этом совхозе кто, что-то не помню?

— Я же сказал, что по поручению, — терпеливо разъяснил я.

— Ну-ну, — хозяин хмыкнул.

— Товарищ Рулев считает, что в совхозе надо организовать рыболовецкую бригаду. Вас назвали как наиболее подходящего человека.

— Кто назвал?

— Северьян и Поручик.

— А-а! Ну а мою кличку вы знаете?

— Мельпомен.

— А почему так прозвали, известно?

— Нет.

— По ошибке. Я, видите ли, юрист в прошлом. Кто-то перепутал Мельпомену с Фемидой.

— Бывает.

— Думаю, что Рулев ваш также напутал. Ни черта у него не получится в этом совхозе.

— Я тоже так думаю, — неожиданно для себя сказал я.

— Вот как! Почему?

— Не знаю. Но вдруг все-таки выйдет. Рулев на вас рассчитывает. Знаете — новая река, рыбы, конечно, завались. При умной организации…

— Ладно, — неожиданно сказал Мельпомен. — У вас финансовые полномочия есть?

— Зачем?

— Самолет мне нуже-е-е-ен, товарищ! Сети завезти, снаряжение. Людей я сам подберу. Ставить рыбалку — значит, ставить.

— Самолет будет.

— Весной. Рыбалку надо делать с весны. А сейчас пойдемте.

— Куда?

— Кое-что покажу для ознакомления.

Из-за ситцевой занавески вышла женщина. Поклонилась мне.

— Знакомьтесь, — сказал Мельпомен. — Жена. Женщина протянула мне руку лодочкой и застенчиво улыбнулась. У нее было простое хорошее лицо.

— Можно выехать и с женой, — сказал я, вспомнив размах Рулева.

— Нет, — сказал Мельпомен. — У меня тут дом. Собаки. Хозяйство. И фирма ваша долго не просуществует.

Он встал и оказался почти такого же роста, как и когда сидел. Короткие ноги. Женщина снова поклонилась мне и улыбнулась. В сенях застучали шаги. Вошел парень в матросской шинели.

— Сын, — кратко сказал Мельпомен. — Служит, за отличную службу награжден отпуском.

— Ты куда, батя? — спросил сын.

— Пойду покажу дом Лыскова. Для науки.

— Я дома буду, — сказал сын.

— Ладно, — улыбнулся Мельпомен.

Он натянул полушубок. Я вышел на улицу. У меня осталось ощущение, что человек со странной кличкой живет в своем срубе по каким-то крепким и ясным домостроевским законам. Что общего могло быть у него с Поручиком, Северьяном и вообще всей этой ватагой северного бродячего люда, который мается между заработками и загулом, нерегламентированной экспедиционной работой, тяжким трудом в лесу, на рыбалках и столь же нерегламентированной пьянкой, где единым потоком сливаются рубли, спирт, шампанское, одеколон, портвейн?

А н к е т а

Я  н е  с о с т о я л,  н е  и с к л ю ч а л с я  и  н е  в о с с т а н а в л и в а л с я …

Из-за простого совпадения событий. Как раз, когда пришел возраст вступления в ряды ВЛКСМ, куда меня несомненно приняли бы как лучшего ученика школы, я узнал, что мой отец вор.

Пожалуй, я узнал это раньше, потому что стояло голодное послевоенное время, и промкомбинат не знаю уж из чего, но продолжал выпускать колбасу. Каждый вечер в тот год отец, вернувшись с работы, почему-то становился ко мне спиной, задирал рубаху на животе и вытаскивал из-под ремня небольшой круг колбасы. В углу кухни сидела бабка, и глаза ее, жгучие и темные, как у цыганки, быстро перебегали с меня на отца и с отца на меня. Отец клал колбасу на кухонный стол, вздыхал, как лошадь, и отстегивал деревяшку, дома он ходил с костылем.