Правила Дома сидра

«Когда сирота падает духом, он цепляется за соломинку, начинает лгать, — писал Уилбур Кедр. — Ложь приятна ему, это его единственное творчество, живое дело. Она держит его начеку; ведь надо все время помнить, что ты солгал, предвидеть возможные осложнения и стараться не обнаружить лжи. Сирота не чувствую себя хозяином своей жизни и не верит, сколько ни убеждай, что такова вообще участь людей. Только строя воздушные замки, чувствуешь себя властелином судьбы. Ложь для сироты — соблазн. Я это знаю, я и сам говорю им неправду. Люблю присочинить. Солгал — и, кажется, обманул судьбу».

Вот в таком ключе и написал Гомер свои ответы: пропел дифирамб Сент-Облаку, упомянул ремонт заброшенных зданий как способ приобщения сирот к жизни местного общества. Он и в ответном письме сестре Анджеле солгал, правда, самую малость — написал, что «посеял» анкету, потому и не ответил до сих пор попечителям, не могли бы они прислать еще один экземпляр. Получив его, Гомер тут же отправил уже готовые ответы, сочиненные с великим старанием; пусть они там думают, что он написал их с ходу, без долгих размышлений.

С напускным спокойствием ответил он и д-ру Кедру. Конечно, ему интересно узнать о стенозе побольше. Надо ли ему ежемесячно показываться врачу? (Не надо, разумеется, ответил д-р Кедр.) Есть ли симптомы, которые Гомер может заметить сам? Можно ли ощутить шумы, если они опять появятся. (Не появятся, успокаивал его д-р Кедр. Если не будешь волноваться.) Может ли почувствовать шумы, если они все-таки вернутся? (Ради бога, не волнуйся. Не будешь волноваться — не вернутся, внушал ему д-р Кедр.)

И Гомер старался не волноваться, в комнате Уолли рядом с выключателем приколол вторую, незаполненную анкету; и она разделила участь правил дома сидра — висят на самом видном месте, но никто им не следует. Всякий раз, входя в комнату или выходя, Гомер пробегал взглядом вопросы, на которые он так лихо ответил, слегка, правда, покривив душой. Среди них были настоящие перлы. Вот хотя бы такой: «Есть ли у вас предложения по улучшению воспитательной или организационной работы приюта?» Хоть смейся, хоть плачь!

Новые звуки сопровождали теперь бессонницу Гомера; голые ветви яблонь, освободившись от тяжелых плодов, клацали, стукаясь друг о дружку, — в начале декабря дул особенно свирепый ветер. Гомер лежал в постели; мертвенный лунный свет явственно очерчивал скрещенные на груди руки. И ему представлялось, что яблони в предчувствии снегопада учатся стряхивать с ветвей снег.

Может, уже и деревья знали, что вот-вот грянет война. Но Олив Уортингтон о войне не думала. Каждый год слышала она клацание голых веток; ей был привычен вид зимнего сада — то обнаженный, то в кружевах инея. Порывы ветра достигали порой такой силы, что деревья содрогались, сшибались ветвями, гнулись, напоминая пристывших к месту солдат в разных позициях рукопашного боя. Но у Олив за плечами было столько яблоневых битв первых дней декабря, что ей они не могли предвещать войны. И если иногда сад казался Олив особенно голым, она объясняла это тем, что первый раз встречает зиму одна, без Сениора.

«Взрослые не ищут в окружающем мире дурных предзнаменований, — писал д-р Кедр. — А сироты ищут их всегда и во всем».

Глядя в окно Уолли, Гомер искал в голых кронах знаки, предвещающие завтрашний день — его самого, Кенди и Уолли. Где-то там среди веток заблудилось будущее д-ра Кедра и даже Мелони. Что же будет с «работой Господней»?

Война, бывшая уже на пороге, в Сент-Облаке ничем не давала о себе знать. Привычное и новое уравнивалось чехардой дел и забот. Беременности кончались абортами или родами. Сироты уезжали к приемным родителям или томились в ожидании. Во время бесснежных декабрьских холодов древесная пыль канувшей в лету лесопильни вилась в воздухе, ела глаза, раздражала нос, горло; но выпадал снег, и пыль оседала на землю. В оттепель наслоения тончайших опилок попахивали влажной шерстью; налетал ветер, подхватывал слегка подсохшую пыль и рассеивал ее поверх оставшегося кое-где снега. И опять слезятся глаза, текут носы и, сколько ни кашляй, свербит в горле.

— Давайте порадуемся за Дымку, — сообщил в очередной раз д-р Кедр в спальне мальчиков. — Дымка нашел семью. Спокойной ночи, Дымка.

— Шпокойной ночи, Дымка, — прошепелявил Давид Копперфильд.

— Ночи, ночи! — громко кричал Стирфорт.

«Спокойной ночи, маленький обжора, — думала сестра Анджела. — Кто бы ни были твои новые родители, придется им запирать от тебя холодильник».

Декабрьским утром у того самого окна, где когда-то сидела Мелони и (молча или комментируя) наблюдала за ходом событии приютской жизни, сидела Мэри Агнес Корк и смотрела, как поднимаются в гору со станции по виду небеременные женщины.