Правила игры без правил

Было немного жаль, но не Лайона Круипо, «аббата», а старину Бидо, хитрого, шустрого бродягу. Но тут же внутренний голос хладнокровно заметил, теперь уж я точно смогу отсюда выбраться. Потом пришла зависть: если они справились с Бидо, то какие тузы в их колоде! С курией у меня счетов особых не было, я старался, чтобы наши пути не пересекались. Комплексов на этой почве у меня не возникало, но муть всегда оставалась, когда мне, лицу со значительными полномочиями, приходилось делать реверансы перед каким-нибудь «кардиналом». А они не испугались! P-раз, и нет старины Бидо со всей его неплохо вооруженной компанией, и плевать им на курию. Пусть знают, что с будущими освоенцами шутки плохи. Ну а если конклав спросит за Бидо с меня? Шел он ведь ко мне!

Выходя из морга, я не смог потушить свет. Вдруг полезла в голову густая чертовщина. Я был уверен, что стоит выключить освещение, как бесшумно поднимется дверь, восстанет старина Бидо и, укоризненно качая головой, медленно пойдет на меня…

К лифту я шел, не оборачиваясь, но одному богу известно, каких усилий мне это стоило. У пустых коробок воображение подсказало, что за ними кто-то прячется, но это пустяки, такими мелкими страхами самого себя не проймешь. За ручку я взялся мокрый от пота, и не страх, нет, не страх терзал меня, а сознание своей ничтожности и никчемности. Оно раскаленным гвоздем сидело в мозгу — стоило мне годы и годы выбиваться и карабкаться, чтобы в такой момент оказаться разменной фигурой, меньше, чем пешка, меньше, чем самая поганая пешка в чужой игре. А игра серьезная, и в правилах разобраться трудно, если они вообще есть, эти правила! Великая цель, новые стимулы… Какие слова! Интересно, наорал бы на меня директор Юрайда или сразу определил бы в холодильник, спроси я, оправдывает ли Великая цель равновеликие средства?

На втором этаже я вышел в холл и направился в столовую. Все эти переживания не могли заглушить зверский голод, тем более что вчерашний ужин был более легок. Может, это цинично, но оставим курии погребать своих мертвецов. И вообще живой лев лучше мертвой собаки… или наоборот?

Сейчас почти десять. Неужели прошло всего два часа с тех пор, как я видел в последний раз старину Бидо, без связи, растерянным, с тоскливыми глазами?

В столовой было пусто. Три подростка торопливо допивали газировку. Один снова потянулся к сифону, но тут дверь с шумом распахнулась, в зал влетел Селин и заорал на них: «Чего расселись, через полчаса выпуск, быстро в актовый!»

Воспитанников как ветром сдуло. Из внутреннего помещения выскочили еще двое, в белых халатах и поварских колпаках. На ходу сдирая с себя халаты, они выбежали из столовой.

В актовый так в актовый! Я, не торопясь, дожевал гамбургер, запил водой и пошел в актовый зал.

Дверь в зал оказалась закрытой.

Из зала несся шум, кто-то визгливо смеялся. Пока я раздумывал, стучаться или плюнуть и уйти, мимо промчался подросток и, крикнув на бегу «На галерею, на галерею!», исчез в коридоре. Вход на галерею, опоясывающую актовый зал, был на третьем этаже.

По пути к лифту я задумался: почему воспитанники перестали меня выделять и не обращают особого внимания? Да и в первый день я не был в центре внимания, настороженность была, а сейчас и ее нет. Считают уже своим, что ли?

Перед входом на галерею толпилось несколько подростков, отпихивая друг друга от двери. Мне уступили дорогу, но крайне неохотно. Узкая галерея была набита воспитателями, охранниками и их подопечными. Я выставил вперед плечо и винтом протиснулся к перилам.

В бок упирался локоть охранника, кто-то мерно дышал в затылок. Перила давили на живот, но я игнорировал это неудобство. Я понимал, что присутствую в качестве зрителя, возможно, весьма нежелательного. Недаром так настаивал Юрайда, чтобы я как можно скорее уносил отсюда ноги. С первого взгляда стало ясно, что здесь происходит нечто весьма значительное.

Довелось мне бывать на выпускных торжествах, а как же: клятвы в верности родным стенам, убеленные главы почтеннейших мэтров, высокий слог и прочувствованная речь с небольшой слезой в голосе. И чистые лица выпускников, озаренные светом великих надежд, и маленькая девочка с огромным бантом, декламирующая «Напутственную оду» Гораса Д. Обергера, и все такое приличествующее моменту.

Непохоже, чтобы здесь собирались читать «Напутственную оду» или произносить высокопарные речи. Бантов я тоже не заметил. На сцене стоял узкий столик вроде журнального, за ним сидели трое: воспитатель, кажется, заместитель директора, а по бокам двое юнцов, затянутых в плотно облегающие костюмы из зеленой кожи. На столе перед ними лежали две коробки. Но не это поразило меня, а сам зал — ни одного кресла или стула, а только те самые рулоны, что разгружали сегодня утром. Они все были размотаны и пересекали белыми дорожками весь зал под разными углами, пола под ними не было видно. Несколько рулонов торчком приставлены к стенам, еще больше их было свалено в беспорядке в центре зала. На них сидели воспитанники, десять подростков.