Правила игры в человека

Вчера я нарисовала птицу, которая смотрит круглым птичьим глазом и стоит на одной ноге и голова у неё на бок, а дыру птица держит во рту, как конфету или такой стеклянный шарик, в котором золото и пыль. Держит, перекатывает во рту молча, но не глотает, хотя птицы даже камни умеют глотать, это мы с мамой один раз по телевизору такую передачу видели про всяких животных и птиц, и нам там как раз про камни рассказали, и ещё про всякое, очень интересно было. Маме моя птица с дырой во рту очень понравилась, и она даже попросила её у меня, чтобы на стенку у себя в кабинете повесить, это она очень правильно сделала, потому что птица получилась внимательная и в кабинете, где мама обычно работает, ей самое место.

А сегодня мама принесла мне такой большой рулон и сказала, что это подарок, потому что я люблю рисовать и у меня получается, а этот рулон можно раскатать на пол и очень длинный рисунок нарисовать, поэтому я рисую дыры, прямо сейчас, пока мама работает, это называется «срочный заказ» и означает, что маму нельзя отвлекать, пока она сама ко мне из кабинета не выйдет – ну так мне и не надо, у меня же вот целый рулон есть, я его уже немножко размотала и нарисовала четыре большие дыры, не в виде котиков и цыплят со скамеечками, а просто вот дыры, чтобы про эту новую бумагу понять всякое, с ней потому что получается гораздо больше всего можно сделать.

Я рисую дыру и думаю про мой домик, который остался в садике на стенке висеть, тот, у которого дыра внутри, я про него думаю и как будто бы вижу, как дыра там, внутри домика, сперва просто на полу лежит во весь пол и даже в углы, а потом начинает так пучиться и расти и выглядывать в окошко и распахиваться внутри и ещё немного сверкать, как ёлочные гирлянды или салют, и дальше там, наверное, ещё интереснее становится, но это я уже не вижу, потому что для этого нужно там быть, внутри.

Я рисую дыры в большой комнате, прямо на полу, в большой комнате очень удобно на полу рисовать, потому что никакого ковра нету и мебели мало, только диван и большой шкаф с книгами в углу, и рулон раскатывается по полу быстро и весело и шуршит, я от него оторвала изрисованный кусок с дырами и дальше чистый рулон раскатала уже от дальней стенки до дальней стенки, перегнула и прижала книжками, чтобы он обратно не скатывался, и потом под таким углом дальше покатила, и опять книжками, и ещё, пока весь рулон не кончился, ну, то есть, весь рулон стал пол, и теперь я на нём рисую дыру, большую, во всю комнату, чтобы как в моём домике получилось, я уже знаю, как.

Я рисую дыру всем, что у меня есть: новыми красками, старыми карандашами, фломастерами, ручкой, у которой течёт паста, обгоревшей спичкой, восковым мелком из детской комнаты врача, пластилином и ещё немного компотом – надо, чтобы было так. Мама работает у себя в кабинете, птица с дырой во рту внимательно за ней следит, так что мне никто не мешает и никаких вопросов не задаёт, и я спокойно рисую свою дыру, потому что торопиться нельзя и главное тщательно и точно.

Это будет моя самая лучшая дыра.

Лоёный пирог

Это такой слоёный пирог: тесто в нём дрожжевое, тонкое, обычное, а начинка слоями – мокрая трава, заячий испуг, чужое, выброшенное за ненадобностью сердце, нитка мелкого речного жемчуга (он выдержан в крепчайшем приступе гнева и не будет застревать в зубах), колодезное эхо, ягода морошка и ягода олуника, четвёртое декабря, решительный шаг, папоротниковый мёд и тростниковая соль – и это только для начала; много начинки в моём слоёном пироге, так много, что не выговорить одним дыханием, не выдумать одной непрерывной мыслью, не отвлекаясь на трепет берёзовых серёжек на ветру, на стрёкот цикад в полуденном мареве, на сырой перестук затяжных капель по голым ветвям, на долгую скрипучую звёздчатую морозную тьму; я переберу все слова и все начинки и все отвлечения, буду петь рассветные песни майского дня, говорить громовые раскаты, вести неспешные беседы с теми, кому не достало бесед и молчать для тех, кто больше не может слушать, ходить долгими кружными путями, так, что прибыв, наконец, к очередной наугад выбранной цели, я окажусь от неё дальше, чем прежде, и всё по дороге, всё впрок: и совиный взгляд, и самая густая и твёрдая тень бесплотного духа, и хохот лесных детей, и следы одинокого путника, третью вечность возвращающегося домой, и прикосновения невидимых рук, вплетающих душистые травы в шерсть домашних зверей – всё умостится, уместится, уложится в мой слоёный пирог на тонком дрожащем тесте, замешанном в самую лунную ночь в безвозвратно ушедшем году.