Правила игры в человека

– Повторяй!! – рявкнул голос, – жрать хочешь? Повторяй: «борщ, огненный как Геенна, красный как сама суть томата, женившегося на свекле, густой как ночь, спокойно стоит на столе, налитый в спокойную глиняную миску с коричневыми узорами на матовом боку».

– Борщ, огненный как Геенна, красный как… Блядь! Я не могу повторять эту тупую хуйню!

– Не хочешь повторять хуйню, значит, не голодный, – холодно заметил голос.

– Ты обещал, что душу продавать не надо будет! – сказал Том.

Голос помолчал.

– Ладно, – сказал он, – жри как знаешь.

– Как?!

– Ну как ты знаешь жрать, так и жри.

Том сосредоточился. Есть хотелось уже невыносимо. Борщ был где-то тут, рядом, оставалось всего лишь материализовать его.

– Борщ, горячий, с крупно порубленной капустой, с большим куском говядины на кости, стоит прямо передо мной, – сказал Том, – он налит в глиняную тарелку, совсем как та, в которой я дома держу катушки с нитками.

– Ну-ну, – сказал голос.

Том спокойно и уверенно сунул ложку в воображаемую тарелку. Ложка мягко шмякнула, плюхнула и погрузилась. Том зачерпнул из тарелки и отправил в рот первую пробу. Борщ был горяч и великолепен. Вторая ложка отправилась вслед за первой.

– Тфу! Что такое! – воскликнул Том.

– Что такое? – в голосе голоса звучала притворная забота, – Что? Нитки?

* * *

Белый решил оставаться в Иерусалиме до тех пор, пока не наступит хоть какая-то ясность: она просто обязана была наступить в самое ближайшее время, Том должен был объявиться или тут, в пределах Храма, или там, в окрестностях Южнорусского Овчарова; прошли всего лишь сутки, слишком мало времени, чтобы принимать решения. Белый чувствовал, что надо подождать, и откуда-то знал, что ждать надо будет три дня; хотя, впрочем, никакой уверенности не было.

В Овчарове на вторые сутки отсутствия Тома как-то сама собой улеглась паника, и все резиденты «Синего Ары» также заняли выжидательную позицию, занимаясь кто чем: Влад и Захаров – работой, Соник – скотиной и холстами, Анна и Жмых съездили в районный ЗАГС, где от них приняли сразу оба заявления, на заключение брака и на развод.

– А чего время терять, – пожала плечами худая девица-чиновник, – всё правильно. Пока два месяца до свадьбы, заодно до развода тоже два месяца пройдет.

– А можно поскорее? – спросил Жмых.

– В смысле, сперва развод? – уточнила девица, – Нет, это вряд ли, так еще никто не делал.

– Свадьбу, – сказала Анна.

– О! – сказал Жмых шепотом, – не думал, что вы так стремитесь связать себя узами брака.

– Я просто подумала, раньше сядешь – раньше выйдешь, – шепотом ответила Анна.

– Можно через месяц, – сказала девица, – но развод все равно через два.

– Мы согласны, – быстро сказал Жмых.

Анна промолчала.

– Не рекомендую вам менять фамилию, – сказал Жмых, когда они покинули административное здание, – не успеет надоесть.

– За месяц-то?! – воскликнула Анна, – да осточертеет она мне за месяц, но я не собираюсь.

– И правильно, – кивнул Жмых, – анахронизм, не имеющий отношения к действительности.

Сплетня о том, что владелица «Синего Ары» выходит за Жмыха, на какое-то время затмила деревенскую новость об исчезновении Тома, хотя последняя выглядела гораздо более замысловато: мы лично слышали в магазине «Березка», что Том пропал, когда помогал затаскивать чей-то шкаф в дом, и его этим шкафом придавило, а когда шкаф убрали, никакого Тома под ним не оказалось, и даже мокрого места тоже не было – нормальное сухое крыльцо, ни крови, ни мозгов, ничего; был Том – и исчез, что вообще-то с ним не впервые, никуда не денется, найдется.

И Том действительно нашелся.

Но сперва он проснулся на чьей-то заброшенной даче и огляделся. Ночь он провел на каких-то старых тряпках, накиданных на древнюю железную кровать. Напротив кровати, правее окна, помещался стол, у стола – табурет. Том встал и подошел к столу. На столе стояли тарелки с остатками ночной трапезы, лишь водочный графин был абсолютно пуст. Том взял его и поднял к носу: из графина пахло водкой.

– Материализовал нормально, – сказал Том вслух, поставив графин на место, – ничего сложного. Эй?

Ответа не последовало. Голос, полночи учивший его правильно обращаться с идеями, теперь молчал.

– Спишь? – спросил Том, – Ну спи. Я пошел. Пока.

И вышел прочь.

На дворе сиял белый день. Ветер стих. Том потянулся, крякнул, сделал шаг, запутался в траве-резуне, не удержал равновесия и со всего маху грохнулся оземь; последнее, что он увидел на гостеприимной даче – это обломки гнилых досок, падающие прямо на него. Первое, что он увидел в Иерусалиме – это свет в конце недлинного кривоватого и очень узкого туннеля; он пополз к свету, удивляясь, что к свету приходится ползти, а не лететь на большой скорости, как это делают все умершие. Потом он услышал над собой голос, но не тот, что кормил его на даче материализованным борщом, а совсем другой, хотя и знакомый:

– Ну наконец-то, – сказал голос, – вставай, разворачивайся и пиздуй обратно.