Правила обманутой жены

Очень хочется ей в глаза вцепиться. Но выглядит так, что закачаешься. Факт. Высокая, статная, спина прямая, как будто швабру проглотила. Пышная копна медового оттенка рассыпается по плечам, когда она поворачивается. Глаза насмешливые, губы полные. Свои, не накачанные, сразу видно. И фигура точёная, Наверняка из спортзала не вылазит. Ноги от ушей. И одета очень дорого. Хоть и ярко, но ей идет, потому что она вся очень яркая. И смех такой звонкий, что доносился до той машины, за которой я пряталась, когда сегодня следила за ними. Уверенный смех красивой женщины. Чуть более громкий, чем нужно, немного вульгарный. Но когда она засмеялась, все мужчины, что были в ресторане, повернулись к ней и занервничали. А Дима так возбудился, что аж пошел красными пятнами. Господи, о чем это я? Гадость какая!

Что она нашла в Диме? Простоватом и без изысков мужике? А он в ней? Ведь такой женщиной невозможно управлять. А мой муж помешан на контроле. Неужели я так и не поняла своего мужа за столько лет? Или все дело во мне? Ну да, скорее всего. Плохая жена, плохая мать, никчемная женщина.

Вся наша с Димой жизнь разделилась на две части: на «до», когда Сереже было три годика и он еще был здоров. И на «после», когда с ним случилось несчастье. И это я впустила беду в наш дом. Дима мне этого так и не простил. После этого на его лице навсегда застыл немой укор. Мою вину он подчеркивал постоянно, прямо ли, косвенно ли, но я всё делала не так. И даже если у меня что-то получалось, Дима никогда не хвалил.

Не полагалось мне. Потому что я сделала самую ужасную вещь на свете: лишила его сына. Такого сына, о котором он мечтал. Один только раз я заикнулась о втором ребёнке. Мы уже переехали в Москву. Сереженьке было семь лет. У меня была задержка. Дима лишь поднял бровь и сказал, как отрезал:

– Пойдешь на аборт. Не твое это: быть матерью. Одного уже погубила, хочешь и других погубить? Не справляешься ты.

Горький ком застрял в горле. Я закусила кулак, накрылась одеялом с головой и спрятала лицо под подушку. На меня навалился тяжелый сон. Мне приснилось, что вся квартира вместе со спальней покрылась серой грязью. Она затянула весь дом. Затопила его бедой. Серая, худая, костлявая, как смерть, беда, сейчас прижалась уродливой шакальей мордой к окнам нашего дома и дышала смрадом. Я чувствовала этот гнилой запах. Я задыхалась. От беды пахло чужими женскими духами и любовным потом Димы. У беды был голос. Вернее, голоса. Сквозь подушку и одеяло я слышала дыхание Димы и счастливый вздох его любовницы. Боже, я схожу с ума!

Беда тянула руки через стекло. А я не могла пошевелиться от ужаса и боли.

– Еще, Димочка! Еще! – шептала любовница мужа.

И каждое ее слово вонзалось в мое сердце, как острый нож.

Дима хрипло дышал, увеличивая темп. Я словно стояла рядом с их постелью, наблюдая, как мой муж любит чужую женщину. А рядом со мной стояла беда и мерзко ухмылялась. Вместо рук у нее были две виселицы. А на одной из них болталась я.

Воздуха! Воздуха, молю! Димочка, помоги мне! Меня нет, если тебя нет рядом. Меня нет без тебя! Держи меня, не отпускай! Иначе задохнусь. Я пыталась поймать ртом хотя бы каплю кислорода. Но зубы покрывались льдом с привкусом чужих женских духов: терпких, сладких, душных. А Дима так и не пришел на помощь. Он был занят. Он любил другую женщину и не слышал меня.

Беда и не думала меня отпускать. Она пила мою боль, наслаждаясь победой. И на плече у нее сидела черная птица. И в глазах у нее плескалась тьма. Вся комната стала черной. Я зажмурилась. Посчитала до десяти и открыла глаза. Но свет не вернулся. Мои глаза перестали его видеть. Все правильно. Зачем мне свет, если тебя, Димочка, рядом больше нет?

Теперь ты впустил беду в наш уютный дом. И мы квиты. Потому что в первый раз это сделала я. Беда хорошо знает дорогу сюда. Помнит каждый камешек на этой дороге. И никуда от нее не деться. Не спастись мне, милый, не спастись. Ты ужинаешь на кухне и не знаешь, что я здесь умираю. Ты больше меня не слышишь, Дима. Со мной только беда. Наверное, теперь навсегда.

Платон

Он так и не завел в доме охрану. Хотя многие говорили ему, что это опасно. Дома в поселке далеко разбросаны друг от друга. Между ними лес. Камеры на фасаде коттеджа можно легко вырубить. Охраны на въезде в поселок нет. Жильцы на нее не полагались, предпочитая нанимать личную охрану для каждого коттеджа.

Платон даже пару раз звонил в охранное агентство, но так и не решился никого нанять. Мысль о том, что какой-то амбал будет мозолить глаза, приводила его в ярость. Платон не терпел чужих людей в доме. И даже домработница приходила убирать раз в неделю, да и то, когда он был на работе.

Сейчас охрана бы пригодилась, чтобы не впускать его делового партнера.

– Почему без звонка? – Платон распахнул дверь и загородил собой дверной проем.

– Вай-вай-вай! Чего нервный такой? – Мамикон шутливо пригнулся, изображая испуг, и закрыл лицо рукой. – А где здрасьте?

– Там же, где твоя вежливость, – огрызнулся Платон. – Час поздний. Вламываться без звонка невежливо.