Правила одиночества

— Материнский долг я, конечно, выполнила, но это слабое утешение, я же не только за этим на свет явилась, чтобы произвести потомство. Я родила четверых детей, ты последний, кто еще скрашивает мое одиночество, но и тебя скоро не будет.

— Кто это меня заберет? — удивился Ислам.

— Армия. Я же говорила, что мне надо идти с тобой. Ну да я думаю, командир не будет против, если во время обеда ты будешь ходить не в солдатскую столовую, а ко мне, я сниму угол поблизости.

— Если кто и будет против, — заметил Ислам, — то это я, ты сделаешь из меня посмешище.

— Подумаешь, — сказала мать, — он еще и нос воротит, неблагодарный.

— Мам, а ты когда-нибудь встречала благодарных детей? — лукаво спросил Ислам.

— Я надеюсь на тебя, ты моя последняя надежда. Два твоих старших брата живут себе и в ус не дуют, им до меня дела нет, я надеялась, что твоя сестра будет мне опорой в старости, но она будто нарочно вышла замуж за человека из другого города и укатила подальше. Вот я и думаю, может, мне, не дожидаясь дома престарелых, пойти с моста в речку прыгнуть и утонуть.

— Мама, в нашей речке даже зимой сложно утонуть, а уж летом вообще воды по щиколотку, — ухмыльнулся Ислам, он не принимал слова матери всерьез, впрочем, как и она сама. Хотя этого никто не знает.

На нос Ислама упала крупная капля, он удивленно поднял голову и сказал:

— Кажется, дождь собирается.

— Он весь вечер собирается, — подтвердила мать, — пойдем, сынок, в дом.

Ислам попросил:

— Давай еще посидим.

— Тогда принеси мне шаль, — сказала мать, — мне холодно, и зонт захвати.

— А зачем зонт, — поднимаясь, сказал Ислам, — мы и так под зонтом сидим, правда, он дырявый.

Он вынес из дома клетчатую шерстяную шаль, которой мать обычно подвязывала поясницу, и на всякий случай взял зонт. Однако дождь не спешил пролиться на землю, на асфальтовые плиты, которыми было выложено пространство перед домом, упало еще несколько капель и пока этим дело ограничилось.

— Я думаю, — сказала мать, кутаясь в шаль, — вернее, надеюсь, что в следующей жизни меня ждет более счастливый удел, может быть, там исполнятся мои мечты.

— Я думал, ты мусульманка, — улыбнулся Ислам, — а ты, оказывается, буддистка.

— Чтобы прожить еще одну жизнь, я согласна поверить в переселение душ, — заявила мать, — мечты материальны, они не могут остаться нереализованными. Надо полагать, таких, как я, много, что должно произойти с планетой, если эти мечты достигнут критической массы. Но с планетой ничего не происходит, значит, мечты сбываются в следующей жизни.

— А кто виноват, что они не сбылись, твои мечты, — спросил Ислам, — ты сама или другие люди?

После долгого молчания она сказала:

— Частично я, частично другие люди, с самого начала все пошло неправильно. Начало моим бедам положила моя собственная мать. Когда началась война, мне едва исполнилось восемнадцать, тогда прошел слух, что на войну будут забирать всех, и мужчин, и женщин. Мать, испугавшись этого, тут же выдала меня замуж за пятидесятитрехлетнего человека. У него было одно единственное достоинство — деньги. А иначе что бы подвигло мою мать на этот поступок? Я была красивой, она бы могла выдать меня за молодого человека.

— Ты и сейчас красивая, — сказал Ислам.

Спасибо. Правда, от его богатства пользы не было никому, он все тратил на себя, жил одним днем, к тому же страшно ревновал. Причем ревность его носила особый характер: он ревновал меня к будущему — к примеру, наша недолгая совместная жизнь прошла на арендованных квартирах, я все время просила его купить дом, у нас уже были дети, и переезжать с места на место было довольно хлопотно. Он заявлял, что еще не выжил из ума, чтобы совершать такие глупости: «Чтобы ты, когда я умру, — говорил он, — привела в мой дом другого мужчину, этого ты от меня не дождешься. Все здесь и сейчас: ешь, пей, надевай красивые платья, носи побрякушки — все при мне». В конечном счете он своего добился: когда он умер, я оказалась на улице с малолетними детьми на руках, мне было двадцать шесть лет. Правда, он не успел все потратить, у меня осталась пригоршня золота. Я могла бы купить дом, но за мной приехала старшая сестра и уговорила вернуться в Ленкорань. Мне не следовало этого делать.

— А что стало с золотом? — с любопытством спросил Ислам.

— Шла война, время было голодное. Я содержала всю нашу большую семью, все время продавала что-нибудь. Но самым большой ошибкой было мое последнее замужество, я имею в виду твоего отца.

— Я догадался, — обиженно сказал Ислам. Мать потрепала его по голове.

— Мне было тридцать лет, мужики мне прохода не давали, я все еще была красива. Но когда он появился, всех как ветром сдуло. Никто из собеседников не мог предположить, за какое слово схлопочет по физиономии, — очень горячий был парень. Он единственный, за кого я вышла замуж по любви, но это было чистейшим безумием, даже не столько с моей стороны, сколько с его. Вся его родня ополчилась на меня…

Мать замолчала, пауза длилась так долго, что Ислам, все это время терпеливо ожидавший рассказа об отце, не выдержав, спросил:

— И что же?