Правила перспективы

Бендель стоял над ними и курил, всем своим видом показывая, что торопиться ему некуда. Он был в форме и с автоматом, а потому обладал властью, в отличие от всех остальных. Ну почему война — это больше не росистые поля и бегающие по ним юноши с мечами! Теперь война — это бомбы, падающие в вашу гостиную. Это нужно запретить, ведь запретили же газы!

Все молчали. Герр Хоффер очень надеялся, что Вернер оставил пистолет наверху, иначе он наверняка начнет им размахивать. Сверху доносились шипение и хлопки рвущихся бомб. Может быть, Бендель настолько устал, что забыл, зачем пришел?

Словно прочитав мысли герра Хоффера, тот посмотрел на холсты. Их было не меньше сотни; ряды уходили в темноту. Переступив через ноги сидевших, Бендель подошел к подставкам. Он курил жадно, нервно, как мальчишка, взгляд перескакивал с одной картины на другую.

Сердце Хоффера ушло в пятки. Он не знал, что делать, просто сидел и ждал. Где твоя изворотливость, Генрих? Не признаваться же, что он подменил холст! Что всех обманул. Пусть даже и с самыми благими намерениями. Впрочем, сейчас благих намерений не осталось ни у кого.

Самое страшное, если Бендель, обнаружив обман, впадет в истерику и всех перестреляет, как застрелил герра Вольмера. В данный момент автомат болтался у него на шее. Герру Хофферу он казался совершенно чудовищным; раньше он и не задумывался о том, до чего уродлив стандартный армейский автомат. Рукоятка как у пистолета, а дальше пистолет разрастался в какую-то отвратительную железную опухоль. О чем легко забыть — так это о весе, о тяжести одной-единственной маленькой пули. Такой стремительной, что ее звук слышишь уже после того, как она в тебя входит. Нет, ты вообще больше ничего не слышишь и никогда не услышишь. Аминь. Смерть приходит бесшумно. Убивает не оружие, а пуля. Если быть точным, как Вернер. Если быть въедливым.

Страшно, если умрешь не сразу, если пуля угодит в живот.

Было так тихо, что он слышал, как тикают чьи-то часы. Истинная тишина подземелья, вкрадчивое молчание пещеры. Совсем как на соляном руднике в Гримменберге, когда перед уходом из огромной шахты номер четыре эсэсовец перестал разглагольствовать о рыцарях и замках и выключил свет. Беспросветная тишина. Сухая пустота смерти. Герр Хоффер отчетливо помнил, как чернота давила на глаза и барабанные перепонки.

— Герр Хоффер, они расставлены по порядку?

— Нет, — соврал он. — Мы убирали их в большой спешке.

— Оно и видно.

Он принялся рыться в картинах, даже не потрудившись затушить сигарету. Некоторое время не раздавалось ни звука, кроме стука рамы о раму, мурлыканья Каспара Фридриха и бурчания в животе и. о. и. о. директора. Бендель будто рылся в огромной картотеке. С картинами он обращался не слишком-то бережно.

— Все старые друзья здесь, — сказал он. — А, вот и Пуссен.

— Я бы с удовольствием почитала дневник бедняжки Густава.

— Нет, — отрезал Вернер. — Это его личное. На чердаках много разрушения, Генрих?

— Я бы сказал, — отозвался герр Хоффер, — что крыша изрядно поедена молью.

— Заткнитесь, — бросил Бендель, не выпуская сигареты изо рта.

Их это возмутило, но они заткнулись. Стук рам, в которых рылся Бендель, был каким-то жутким, шелуха позолоты облетала, как пыль. Каждый раз, дойдя до картины в коричневой бумаге, какого бы неподходящего размера она ни была, он прерывал поиски, поднимал ее перед собой и вглядывался в номер.

"Я изображу потрясение, — думал герр Хоффер, — но мне никто не поверит". Пахло не газами, а скорее канализацией.

— Вот он, — сказал Бендель. — Девятнадцать. Или тут сто девятнадцать? Впрочем, холст великоват.

— Это наш Пауль Бюрк. "Ветер в ветвях". Хотя лично я не слышу никакого…

Бендель подошел к свету и принялся сдирать бумагу.

— Не надо его забирать! — не сдержалась фрау Шенкель. — Я сама его заворачивала.

— Он ничего не возьмет, — возразил герр Хоффер. — Он пришел только посмотреть. Это вполне понятно и…

— Заткнись, — сказал Бендель и вытащил Бюрка из бумаги.

— Говно, — заключил он и сунул полотно в руки герра Хоффера.

— Неправда! — воскликнула фрау Шенкель.

Она тихо заплакала. Бендель на нее даже не взглянул. Герр Хоффер держался за картину, будто это стена, за которую можно спрятаться.

— Как хорошо снова быть среди старых друзей, — произнес Бендель, снова приступив к поискам. — Жаль, что у меня нет времени, чтобы задерживаться перед каждой картиной, как в былые времена.

Найдя еще один холст в упаковке, он распаковал и его, хотя тот для Ван Гога явно был слишком мал.

— Смотрите-ка, несравненный Коро, его прелестная сизая ольха. Так и вспоминается ваша блестящая лекция о Коро и воде и о мечтах Жерара де Нерваля, герр Хоффер. Надеюсь, вы мне не солгали, и картина действительно здесь. Видите ли, у меня мало времени. Если бы у меня были дурные намерения, я забрал бы этого Коро и еще парочку в придачу — мне бы хватило. Но я не вор. Никогда не был вором. Поэтому смотрите: я ставлю его на место.

— Вы сказали, что хотите только посмотреть, — грустно произнес герр Хоффер.