Правила перспективы

Но он, герр Хоффер, поклоняться этому богу не будет. Он будет молиться скромным домашним богам и непостижимому богу любви. (Да, капитан Кларк Гейбл, вот мой идеал. Назовем его немецким. Мой старый немецкий идеал.) Бескорыстный гражданин, хороший отец и супруг, он защитит любимых от грядущих невзгод, согреет их своей любовью. Он будет читать им стихи и играть Шумана. Он представил, как гуляет с дочурками где-то далеко от города на опушке неизвестной березовой рощи, за которой простирается луг; дует летний ветерок, листья на деревьях шелестят и вздыхают. Даже если он пал в глазах других или выставил себя на посмешище и ему дали глупое, нелепое прозвище, — все неважно, главное сейчас подняться и продолжать жить.

Он посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Стало куда тише. Вернер, фрау Шенкель и Хильде Винкель сидели, закрыв глаза. Настоящее затишье после бури.

Конечно, он простит Сабине ее адюльтер с Бенделем. Она, наверное, немного погорюет по убитому, но он постарается ее утешить, проявит христианское терпение и христианскую любовь. К тому же у него будет много дел — придется заниматься перевозкой коллекции обратно в музей из соляной шахты — особенно если его официально назначат директором, — но семья всегда останется на первом месте. Он научит своих девчушек любить живопись, проявит терпение и умение. Шутить насчет евреев и носков он не будет, разве что случайно. Он снова станет шить на заказ пальто и костюмы у старого Мордехая Грассгрюна, как только сей виртуоз иглы и ножниц вернется из Польши или какой-нибудь Румынии и вновь откроет ателье на Фриц-Клингенбергер-штрассе (которая конечно же, сменит название). Так он спасет себя от мести иудеев.

В мокрых брюках было ужасно противно, но он старался об этом не думать. Основная задача на ближайшее будущее — это чтобы тебя не пристрелили американцы. Им ничего не стоит нажать на спуск. Он слышал от беженцев, что они, прочесывая город, палят во все, что движется. С другой стороны, вряд ли они откроют огонь по обмочившемуся субъекту в носках. Он закрыл глаза. Наверное, его сморил сон; а когда он поднял веки, то поразился, как резко несет горелым, какая страшная горечь лезет в нос. Перед ним стоял человек, солдат. Тень в каске. Бледная зыбкая фигура, казалось, пылала изнутри, то и дело ослепительно вспыхивая, а потом поплыла в глубину подвала, точно сошедший с небес ангел. Звуки доносились откуда-то издалека, искаженные, расплывчатые и странные. Было очень больно, но боль была какая-то чужая, ее источала кожа — но ведь он сбросил кожу, хоть и непонятно как. Он бы закричал от ужаса — но крик получался безмолвный. Вздохи ветра в листве заглушали его предсмертные вздохи, ветер набирал силу, шелест и шорох нарастали, их прорезал треск веток, тучи над лесом стремительно неслись и вопили подобно крови — и тучи поглотили его и обратили в непролившийся дождь.

Копия картины Иоганна Кристиана Фоллердта (1708–1769).

Пейзаж с руинами, 1760.

Холст, масло, 24 х 32.

Галерея имени Розы Люксембург, Лоэнфельде.

Эта ничем не примечательная картина приобрела известность после того, как в 1964 году была выставлена на ежегодной выставке "Мир во всем мире". Покрытое шрамами и пузырями полотно стало символом ужаса развязанной фашистами войны в глазах тысяч людей, приехавших в наш город посмотреть на изуродованные полотна, выставленные в огромном вестибюле нового здания ратуши и подсвеченные особым образом.

Найденная под руинами жилого дома на бывшей Герман-Геринг-штрассе (ныне Карл-Маркс-штрассе) в 1945 году, эта копия — выполненная, по-видимому, кем-то из учеников Фоллердта, — один из немногих уцелевших экспонатов блестящей довоенной коллекции бывшего Музея кайзера Вильгельма Лоэнфельде (представленная черно-белая фотография — единственное изображение оригинала, погибшего при бомбардировке Магдебурга).

Вот что рассказывает свидетель событий, 31-летняя учительница Элизабет Хоффер:

— Лоэнфельде был занят американцами после жесточайшей бомбардировки. Наш многоквартирный дом был серьезно поврежден, и многие жильцы оказались замурованными в подвале на два дня. Мужественные попытки освободить нас не увенчались успехом. В конце концов дом обрушился, и только половину из нас (тридцать три человека) удалось вытащить из-под завала. Мои сестра и мать погибли. Моего отца, Генриха Хоффера, с нами не было, он пропал без вести во время обстрела. Возможно, он, будучи исполняющим обязанности директора Музея кайзера Вильгельма, прятал дома какие-то картины, боясь, что их присвоят либо нацисты, либо наступающие на город американцы, и копия Фоллердта оказалась среди них.