Правила перспективы

Он задумался, не взять ли с собой бутылку марочного коньяка, припрятанную в столе. Подарок от нынешнего штурмбаннфюрера СС, в кабинете которого теперь висела одна из жемчужин музейной коллекции: "Mademoiselle de Guilleroy au Bain" Жана-Марка Натье.[4] Ее забрал из Музея еще предыдущий штурмбаннфюрер. Он имел на это все законные основания — за неделю до того, как его черный «майбах» остановился у парадного входа, герр Штрейхер получил приказ вычеркнуть все, касающееся этой картины, из инвентарной описи и аннулировать страховку. Тогда он вызвал в кабинет герра Хоффера и сказал: "Музей остался без стен". Затем закурил трубку, поставил пластинку с песнями Шуберта на стихи Гейне и ножом для бумаг принялся резать себе запястье. К счастью, нож был тупой. Это был уже второй нервный срыв и. о. директора Штрейхера.

Фрау Блюмен оттерла пятна крови с кожаной обивки, и герр Хоффер не без тайного удовлетворения занял директорское кресло. Оно стояло за директорским столом с тысяча девятьсот четвертого года! Так что, когда бывший штурмбаннфюрер в сопровождении трех своих молодчиков забрал из Музея картину, герр Хоффер формально находился во главе музея. Но сделать ничего не мог. Не полагалось даже долговой расписки, ибо картину брали не в долг. Герр Штрейхер оказался прав — у Музея действительно не осталось стен. Рейх снес их. Теперь стенами Музея стали границы рейха. Эсэсовцы, даже не удосужившись что-либо сказать, направились прямо к огромному полотну, ухватили его с обеих сторон за раму и пронесли до самого штаба СС, завернув всего лишь в брезент. Черный «майбах» элегантно полз сзади. Герру Хофферу это напомнило похороны.

Это случилось в 1938 году, с тех пор прошло почти семь лет. Нынешний штурмбаннфюрер, переведенный сюда из Труа, прибыл с ящиками отборного коньяка. Ящики стояли в кабинете штурмбаннфюрера у окна. Герр Хоффер представил себе, как разбитое стекло впивается в пышные бедра мадмуазель де Гийруа.

— Прошу вас, — сказал тогда свежеиспеченный штурмбаннфюрер, протягивая коньяк 1921 года, — пожалуйста, не считайте меня неблагодарным.

Герр Хоффер решил не брать коньяк в подвал.

Вместо коньяка он прихватил несколько пластинок, оставшихся от герра Штрейхера, и обшарпанный патефон (прежде всего чтобы порадовать Вернера). Патефон был складной и в сложенном виде напоминал небольшой чемоданчик.

Герр Хоффер свято верил, что Музей находится под защитой каких-то, возможно, сверхъестественных сил, поскольку до сих пор ни британцы, ни американцы не пытались разрушить его довольно заметную башню. За прошедший год Лоэнфельде всерьез бомбили раз пять или шесть, и Музей (как и он сам, разумеется) оставался целым и невредимым. Герр Хоффер не слишком-то верил в Бога, но из уважения к соседям ходил в церковь почти каждое воскресенье. Однако к вверенным его заботам предметам искусства относился почти с религиозным трепетом; в особенности герр Хоффер почитал деревянную резьбу, представленную в средневековой экспозиции. Всю ее, кроме одной восхитительной скульптуры, надежно спрятали в соляных шахтах. Оставшуюся в Музее "Марию Магдалину в печали" тринадцатого века они с герром Вольмером спустили в подвал.

Это решение он принял сам, не спрашивая у герра Штрейхера. Точно так же именно он и никто другой придумал устроить кладовую в Зале гравюр за двойными дверьми, которые вели в подвальные помещения. Тщательно замаскированный рычаг открывал потайную дверь внутри кладовой; они с герром Вольмером сами все соорудили. Единственный вход в подземелье был искусно замаскирован. Его не обнаружило даже гестапо, нагрянувшее однажды в поисках евреев.

Герр Хоффер надеялся, что после войны его официально назначат на пост директора и все и всегда будет решать он сам. А пока он чувствовал себя не слишком уютно за стеклянной столешницей с бронзовым пресс-папье, ощущая себя самозванцем. Но герр и. о. директора Штрейхер был стар, болен и душевно слаб — вряд ли после третьего срыва он когда-нибудь придет в себя настолько, чтобы снова взвалить на себя весь груз ответственности.

Рейх сломал его, но рейх не сломал герра Хоффера.

Они уже направлялись к спуску в подвал через пустые залы, а герр Хоффер все вспоминал герра и. о. директора. Вернер с пластинками под мышкой, как всегда, шел немного впереди. Под пустыми крюками, торчавшими из стен, виднелись выцветшие прямоугольные пятна — призраки снятых картин. Внезапно герру Хофферу захотелось очутиться в бомбоубежище вместе с Сабиной, Эрикой, Элизабет и тремя их чемоданами. Но об этом нечего было и думать — здесь он исполнял свой долг. К тому же в убежище всегда темно, воняет и кишмя кишат партийные деятели. И сосед с первого этажа, который то и дело чихает, заплевывая все кругом. И вечно орущий младенец Ульрика. Так что сидеть в убежище — настоящая пытка.

Далекие раскаты приблизились, казалось, толстые стены уже не в силах их сдерживать. Держа в одной руке керосиновую лампу, а в другой патефон, герр Хоффер попытался успокоиться. Прежде всего нужно прекратить думать, что бомбы и снаряды нацелены лично на тебя.